Убийства в Белом Монастыре. Джон Диксон Карр
сь сигарой. И выпейте виски. Эй, и что тут смешного, спрашивается? Вот наглец! Чего ухмыляетесь, черт бы вас побрал?
Племянник сэра Генри Мерривейла едва не расхохотался ему в лицо. Увы, с великим Г. М. так обращались практически все, включая подчиненных в Министерстве обороны, и это его в высшей степени уязвляло. Мистер Джеймс Бойнтон Беннет не мог не быть в курсе. Если вы молодой моряк только что со службы и впервые присутствуете в кабинете своего знаменитого дяди, который некогда управлял всеми хитросплетениями британской военной разведки, требуется определенный такт. Г. М., пусть его должность носила в тот период затишья скорее декоративный характер, все же не утратил влияния. Растревоженная Европа была источником волнения и зачастую опасности. Отец Беннета, зять Г. М. и довольно известный в Вашингтоне человек, снабдил его перед отплытием кое-какой информацией.
«Ни в коем случае, – сказал Беннет-старший, – ни при каких обстоятельствах не разводи с ним церемоний. Не поймет. Он частенько попадал в беду на политических совещаниях, по рассеянности называя секретаря Хоум-офиса[1] Боко, а премьер-министра – лошадиной мордой. Вероятно, ты застанешь его спящим, но он будет делать вид, что ужасно занят. Его главное заблуждение состоит в том, что его все преследуют и никто не ценит. Он из рода баронов, история которого насчитывает пару-тройку веков, и при этом воинствующий социалист. Он профессиональный юрист и врач и пользуется чрезвычайно неряшливой грамматикой. Голова его полна грязных мыслей, он фраппирует машинисток, носит белые носки и появляется на публике без галстука. Пусть его облик тебя не обманет – он считает себя невозмутимым, словно Будда, и сварливым, как Скрудж. От себя добавлю, что следователь из него практически гениальный».
К удивлению племянника сэра Генри Мерривейла, описание это оказалось совершенно точным. Две сотни фунтов тела грудой возвышались над большим, заваленным всякой всячиной рабочим столом, хрипя и ворча. Большая лысая голова вырисовывалась на фоне окна неприбранной комнаты, возносясь над суетой Министерства обороны. Комната Г. М., обширная, хранящая следы былой роскоши, была расположена в старейшей части сырой кроличьей норы, некогда принадлежавшей дворцу Уайтхолл[2]. Окна ее выходят на мрачную узкую полоску земли, гордо именуемую садом, на набережную Виктории и реку. На данный момент видом мешали насладиться морозные голубые предрождественские сумерки. Беннет видел отблески фонарей вдоль всей набережной и слышал, как дрожали окна, когда мимо проезжали автобусы. В видавшем виды мраморном камине потрескивал огонь. Г. М. восседал с мрачным лицом, очки сползли на толстый нос, глаза моргали. Прямо у него над головой с канделябра свисал большой рождественский колокольчик из красной бумаги.
– Ага, – проворчал Г. М. и вдруг уставился на него очень подозрительно. – Вижу, вы на него смотрите, молодой человек. Не думайте, что я сам развешиваю такие штуки у себя в комнате. Но это не в моей власти – вот так тут со мной обходятся. Это дело рук ягодки.
– Ягодки?
– Секретарши. Хорошая девушка, но сущее наказание. Вечно прерывает мои телефонные разговоры, когда я строжайшим образом предупреждаю, что занят. Я всегда занят. Но она то цветы на стол поставит, то в колокольчик зазвонит.
– Что ж, сэр, – резонно заметил Беннет, – если вам не нравится, почему вы его не снимете?
Г. М. поднял тяжелые веки, принялся издавать сердитые рыкающие звуки и бросать грозные взгляды. Потом он вдруг сменил тему:
– Ничего себе – как со мной племянник разговаривает! Гм. Вы такой же, как и все остальные. Вы же сын Китти, да? Той, что вышла за янки. Работаете? Янки те еще работяги.
– В общем, да, работаю. Но даже не знаю, как это назвать – вроде как мальчик на побегушках у отца, потому и пересек океан в декабре.
– Да? – Г. М. поднял глаза. – Только не говорите мне, что вы тоже этим занимаетесь. Даже не вздумайте! Это грязная игра. Тоска. И они форменным образом изведут вас. Хоум-офис вечно пугают необходимостью защищать боевые корабли, которых у нас нет. Вы этим занимаетесь?
Беннет взял сигару из коробки, которую ему буквально пихнули через стол.
– Нет, сэр. Но хотел бы. Я разве что готовлю коктейли для знаменитостей, заглядывающих в отцовский департамент, или таскаю записки от старика, полные банальностей, в посольства второстепенных держав. Ну, вы понимаете. Секретарь выражает свое почтение и заверяет его превосходительство, что поставленный вопрос будет рассмотрен с величайшим вниманием, и так далее. Я, вообще-то, чудом попал в Лондон. – Он замялся, думая, стоит ли дальше распространяться на эту тему. – Это из-за Канифеста, какого-то лорда Канифеста – вы его знаете? Того, что владеет несколькими газетами.
Г. М. знал всех. Его тяжеловесная фигура проламывала собой буквально все, и даже хозяйка в Мейфэре давно перестала перед ним извиняться.
– Канифест, говорите? – Он поморщился, словно запах сигары был ему неприятен. – Разумеется, я его знаю. Тот, что превозносит англо-американский альянс и проклинает японцев, которые якобы опять сглазили? Ну да, да. Этакий здоровяк, важный, словно премьер-министр,