Темная Материя (сборник). Артем Голиков
выпиты и набитая мусором телега стюардов навсегда скрывается за серенькими шторками, в сердце вползает ледяная тоска.
Кажется, что нет больше ни Земли, ни Мира, есть только застрявшая в пустоте и кромешной тьме пластиковая галера, триста заживо погребенных в ней пассажиров, остановившееся Время и нескончаемый детский вой.
Пережить эту безнадежную фазу полета мне очень помогли Вован (мастер спорта по дзюдо) и Леха (чемпион мира по шахматам по версии Главкома пограничных войск Забайкальского округа).
Нет, Ванечку они не одолели, и маленькая пися его сохранила гордую наготу.
Зато, отстояв положенную очередь и кое-как смыв пот, кровь, пюре и сопли в маленькой раковинке (Вовану Ванечка выдрал глаз и порвал щеку, а Лехе пяточками размозжил лицо в красный блин и откусил пуп), они разлили себе и мне в пластиковые стаканчики Лехин столетний кальвадос с Ванечкиными писями пополам, и то ли от алкоголя, то ли от пись в мутном бортовом иллюминаторе забрезжил свет.
– Эта, с рюкзаком на голове, – твоя жена?
– Да.
– Очень красивая женщина. Давай за нее?
– Давай.
– Скажи… А до конца полета она ведь никого еще не родит?
– До конца полета точно нет.
– Храни ее Бог! – Вован просветлел лицом и снова наполнил стаканчики, а Леха, видимо, прочтя по губам, растянул в улыбке свой бордовый блин и утвердительно замычал, тряся мокрой взъерошенной головой.
Второй разбойник
Я сегодня закусывал крошкой-картошкой в ларьке возле ХХСа.
Взял брынзу и крабы.
Крошечница-картошечница размешала масло с сыром.
Обычно я ем картошку ложкой.
Она прочнее вилки и обеспечивает лучший охват вкусовых рецепторов комками горячего картофеля.
И вот, я ел картошку своей пластиковой ложкой, а на огромной площади перед храмом навытяжку стоял одинокий мужик в кожаной куртке с непокрытой головой.
Он стоял шагах в пятидесяти прямо по фронту плазмы (у ХХСа установлена гигантская плазма, день и ночь показывающая церковные новости), и я видел его в три четверти сзади слева.
Шел мелкий дождичек, абсолютно пустая площадь и – одинокий мужик.
Обычно плазма показывает высокопоставленных церковных функционеров, блещущих золотом и оперирующих понятиями вроде «ликвидности причастия» или «богоугодных фьючерсов», но сегодня, когда я ел картошку, в эфире что-то разладилось, и на светодиодный экран подали проекцию сухонького старичка-священника в простой черной робе.
Старичок рассказывал про последние дни Сына Божьего на земле и при этом почему-то обращался к зрителям словами «милые детки».
Видимо, старичок глубоко переживал то, о чем рассказывает.
Он взволнованно щурился, взмахивал руками, а когда начал говорить об отречении св. Петра (до того, как прокричал петух), о том, как горько плакал апостол, у него самого из косматых глаз покатились слезинки.
«И вот,