Очень важный маршрут. «Коммерсантъ». Григорий Ревзин
все это Евгений Асс нашел еще за четыре года до того, как нам это привезли из Швеции. Даже стеллажи его выглядят, как остроумная комбинация из полок «Билли», «Ивар» и «Лайва», а в целом экспозиция, скромная и чистая, кажется вариацией на тему икейского зала «аккуратный дом», только в несколько более меланхолическом варианте.
И когда ходишь по этому залу, думаешь, что это невероятно странно. Все же все то, что связывается в голове с именем Андрея Сахарова, будь то термоядерная бомба или крах СССР, настолько грандиозно, что как-то это меньше всего ассоциируется с таким дизайном.
Ну что угодно ожидаешь в этом музее увидеть, но никак не образ ИКЕА, гениально предсказанный Евгением Ассом за четыре года до того, как он появился в Москве (хотя, справедливости ради, скажу, что в Венгрии уже этим торговали).
И все время задаешься вопросом: что же он имел в виду, как это могло получиться, какой смысл?
У ИКЕА главная идея в том, чтобы создать европейскую норму. Вот нормальная жизнь – честная, скромная, доброжелательная, удобная, без катаклизмов неумеренного артистического эффекта, богатства и нищеты. И человечная, когда кабинет – он не официальное место, а и для жизни тоже. И все так естественно, демократично, открытые полки, скрывать нечего. Без задней мысли. А здесь шкафы, а в них одни скелеты. Чудовищная мука двух поколений. Фотографии взрослых – вроде три на четыре, а они кричат громче картин Йозефа Бойса. Фотографии детей, погибших в голодомор, – ну просто Освенцим. Но так аккуратно все это уложено, в папочках, в рамочках. В архиве наведен порядок, и даже место для пластинки «Битлз» нашлось, в порядке сопротивления тоталитаризму. Должно же быть что-то хорошее?
Когда Евгений Асс делал этот музей, у него была концепция «архитектуры без архитектора». Идея заключалась в том, что здание или пространство не должно быть самовыражением архитектора, это не место для творческого жеста, а место для чужой жизни. И задача архитектора в том, чтобы понять эту жизнь, почувствовать ее логику и создать для нее разумное пространственное размещение и материальное воплощение. Так, чтобы было ощущение, что все сложилось само собой. Только тогда архитектура становится естественной. Не знаю, может быть, это у него была такая реакция на изобилие несколько неловких творческих жестов, которые тогда только начали производить русские архитекторы то по заказу, то в борьбе с Лужковым.
Знаете, а это ведь мечта такая была у позднесоветской интеллигенции – жить не по лжи, а как в Европе. Не то чтобы роскошно, а вот так, открыто, без двоемыслия, и чтобы на высоких, чистых стеллажах стояли любимые книги, и полки под ними не проваливались, и чтобы был «аккуратный дом», и еще оставалось место где-то для фотографии, где-то для сухого букета, где-то для любимой пластинки. Ну, чтобы как на Западе. И тогда у нас все получится, у нас будет не то чтобы совсем счастье, но уж по крайней мере – покой и воля. Если соединить свободу