Очень важный маршрут. «Коммерсантъ». Григорий Ревзин
из подлинных предметов. И сколько времени им понадобилось, чтобы собрать коллекцию, придумать экспозицию (там тысяча вещей первого ряда, и в четыре раза больше в запаснике), все это смонтировать и открыться? Год. Один год. По три хита в день они доставали и даже, видимо, больше, потому что надо же вычесть 52 субботы. Если что-нибудь понимать в музейном деле, то можно точно сказать – этого не может быть, потому что не может быть никогда. Это чудо, будто им кто-то удлинил время, вмещая в год по десять.
Это не люди, а небывалые прежде богатыри музейной практики.
Нам явлено чудо, и теперь я, не узнавший его в первом приближении, объявляю себя человеком с нечистыми устами, отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле.
Нет, там правда запредельная коллекция. Они собирали ее в экспедициях по черте оседлости, но, понятное дело, мало что там нашли. Они скупали еврейские древности в Израиле, в Америке, в Европе – везде, где оказались выходцы из бывшей России, не вагонами, думаю, потому что поезда ездят медленно, а самолетами. И все это летело в Россию, потому что люди сами себе поставили цель – собрать музей за год.
Слов нет сказать, до какой степени все это смущающе действует. Один мой друг году в 1987 первый раз приехал из Израиля, и мы собрались смотреть слайды, которые он привез, и другой мой друг, который все это посмотрел, в конце сказал: «Слушай, и ты мне хочешь сказать, что вот эта страна с пальмами, где ходят какие-то качки в очках, с автоматами, – это наша историческая родина?» И это на него сильно подействовало, и он даже потом нашел свое счастье в далеком государстве Бруней, которое ему показалось как-то ближе по душевному настрою. Так вот, когда Сергей Устинов водил меня по своему музею и показывал – а там все начинается с «Арон кадеш», потрясающего резного изделия с двумя веселыми львами наверху, и так и идет: ювелирные кетеры из серебра с золотом, невероятно расшитые парохеты и меили, а один меиль с Торой – деревянный, сефардский, из Грузии, потрясающие резные, рисованные или тоже вышитые мизрахи и т. д., – то мне тоже все время хотелось его спросить: «Вы что, хотите сказать, что вот это – мои предки? Это их вещи? Это вот так они жили?» Спросить – и, пожалуй, сбежать к другу в Бруней.
Потому что это был очень странный народ. Дело не только в том, что все у него было невероятно регламентировано и ритуально, и правила были подогнаны друг к другу, как 613 зернышек граната.
У всех народов полно правил, и, сталкиваясь с этими, ты просто испытываешь некоторое облегчение от того, что сейчас их можно не соблюдать, и на тысячу верст вокруг никто не заметит.
Но непонятно, из какого он времени. Потому что все вещи, которые собрал Устинов, – это в подавляющем большинстве вторая половина XIX века. А выглядят они так, будто это раннее барокко, XVII – XVIII век. И странность не в том, что время будто остановилось для евреев где-то в районе 1770 года. Странность в том, что оно туда дошло.
Понимаете, если