Лежу неубитый, живой. Яна Жемойтелите
что его забраковали на медкомиссии. И правильно забраковали: огромного роста, толстый, рыхлый, вдобавок он не умел сосредоточиться на насущном, а жил в своих книжках.
Засыпал с книжкой, просыпался с книжкой, шёл по улице – читал книжку, жевал ломоть хлеба и опять читал книжку. Он читал всё подряд – то, что читали все, и то, что даже никто не читал.
– На войне не книжки нужны, – сказал ему строгий седой врач, подписывая заключение «Не годен». – Поверьте, молодой человек, я прошёл Империалистическую войну – и там никаких книжек…
– А вот Витгенштейн сочинял в окопах свой «Логико-философский трактат»!
– Да ну! Что вы говорите! И вы его прочли?
– Конечно! От корки до корки. Даже два раза.
– Ну и какую же философию автор вывел из всей этой войны?
– Структура языка определяет структуру мира!
– Вот как? Очень неожиданно! Но к военной службе вы всё равно не годны.
– Нет, вы не понимаете! – Арон наконец оставил обычный радостный тон. – Для меня это жизненно важно! Если я теперь не пойду на войну, если не сдам этот экзамен… Да я вообще жить не буду!
Голос его дрогнул от безысходного отчаяния, грузное тело содрогнулось от скрытого рыдания, и он вздохнул настолько тяжело, что седой врач оторвался от своих заметок, очень внимательно посмотрел на Арона и, нервно покрутив перо в руках, пробурчал что-то вроде «Ну что ж, ну что ж…»
Арона обследовали ещё и ещё, советовались, снова обследовали и снова выносили вердикт: «Не годен». А он стоял на своём. На фронт, и никаких там поблажек. «Разве может так статься, что я родине послужить не годен? Да что же вы говорите такое?»
Наконец Копштейну разрешили идти на фронт – но только при условии, что он сбросит вес и начнёт заниматься спортом.
Новобранцев никто, конечно, не предупредил, что лыжбаты, которые использовали в качестве обычных пехотных частей, несли огромные потери и что эта практика уже была признана нецелесообразной. Задача эскадрона – это разведка сил противника, диверсионные действия по ближайшим тылам противника, взрывы мостов, железнодорожных станций и т. д.; и, наконец, охрана флангов действующих полков.
А студентам хотелось настоящей войны и подвигов. А политруку Мазохе хотелось, чтобы как можно больше бойцов лыжного эскадрона вернулись в свой институт: Мазоха понимал, что поэты совсем не созданы для войны. Поэты должны писать стихи, в которых сам Мазоха, кстати, понимал мало, но за несколько дней учебки сумел проникнуться рифмованными строчками, которые, по его разумению, ладно пригнанные друг к другу, составляли какой-то новый язык, на котором люди говорили о недоступных ему вещах типа любви или тёплого моря. Ни того, ни другого Мазоха узнать не успел: он то учился войне, то сам воевал. Несколькими месяцами ранее, в сентябре 1939, Мазоха вместе со всем СССР освободил Западную Украину и Западную Белоруссию и – как участник кампании – почему-то надеялся, что вот наконец-то жизнь наладится и покатится вперёд – счастливая и обильная… Но случилась новая война. И теперь уже Мазоха прекрасно понимал,