Вместо письма, или Последняя ночь Самсона. Аля Кружинина
выхватывает письмо, комкает и бросает его на пол в угол сцены.
САМСОН: Иди.
ТЮРЕМЩИК не двигается.
САМСОН: Иди! Иди! Иди!
ТЮРЕМЩИК выходит.
САМСОН (ходит по камере, как зверь в клетке): А-а-а-а…. Без шансов. Без шансов!
Неожиданно бежит в угол камеры и его рвет в ведро.
САМСОН: О, господи… Господи! Тюремщик!
Входит ТЮРЕМЩИК. САМСОН поворачивает голову в сторону ведра. ТЮРЕМЩИК следит за его взглядом, тянет носом, молча идет в угол, злобно смотрит на САМСОНА, но молча забирает ведро и выходит.
САМСОН: Сами дерьмом кормите!
ТЮРЕМЩИК заглядывает в дверное окошко.
САМСОН: Все в порядке!
ТЮРЕМЩИК закрывает окно.
САМСОН: Никаких. Никаких шансов.
Садится к жерновам, начинает их крутить, как антистресс.
САМСОН: Если бы я встретил ее завтра, если бы она сказала мне, что ждет, что любит, если бы я… если бы… Слишком много если бы… И поздно. Все поздно!
Вскакивает, подходит к лежаку, берет вино в кувшине. Пьет. Берет пирог, макает в похлебку, откусывает. Ставит миску на пол рядом с лежаком. Ложится.
САМСОН: Да. Вот и все. Вот и все. Может так и лучше. Всем лучше. Освобождение. Ей освобождение. И мне. Как там говорят? Если бы богу было угодно, он бы дал нам шанс. Значит неугодно. А ведь я двадцать лет служил ему судьей. А ему неугодно, да? А тебе неугодно?! Ха! (снова садится, пьет). «Самсон, Самсон! Защити нас от филистимлян». И я защищал… Я не защищал? Защищал. Разве это я сам, по своей воле? По своей, может, я бы рыбу ловил! А нет. Привели меня – «защищай»! И, помню, стою перед ними, безоружный защитник, думаю, конец мне пришел, убьют! Тут что-то нашло на меня, и руки мои, прямо от кончиков пальцев, по ладоням, кругами так обволакивать стало и как будто они без огня горят, потом к локтям пошло… (завязанными глазами смотрит на руки, руками показывает – вспоминает). Кстати, со львом также было, но не важно… И вот я стою, а оружия-то нет. И их – тысяча человек против нас, против меня, значит. Не меньше! Тут – раз! В руках челюсть эта ослиная! Где взял? Откуда она подвернулась? Не ты мне разве? Посмеяться хотел? Да, смешно. Испытать? У них мечи, щиты, копья, стрелы, зато у меня – на-ко, челюсть осла! Свежая, крепкозубая! Думал, не справлюсь? Да хрен! А я челюстью твоей, пардон, ослиной – тысячу человек тогда… Тысячу человек! Тысячу человек! А без челюсти как? Смог бы без челюсти? Не знаю. (Пьет вино). А догадался бы я сам челюстью биться? Не! Точно нет! Не мое это. Не я все. Я же не клоун – народ смешить. Это ты! Нет, ты не клоун, подожди. Нет, я не то хотел. Ты придумал и руками моими водил. Руко-водил. И судья ты. Через меня, но ты. Хотя нет. Судьей может и народ выбрал меня, за то, что защищал… А может ТЫ. Как теперь понять? И двадцать лет судьей. Но я был хорошим судьей. Неужели не заслужил? Молчишь? Ну, молчи (укладывается). Ну, молчи. Никаких шансов. Неужели жизни не заслужил я?! Ни жизни, ни шанса, ни любви. Ни любви.
На сцене меняется свет. То ли ночь, то ли сон. САМСОН дрожит.
САМСОН: Мам! Ма-а-а-м! Мне шанс дал тот мужчина с крыльями? Где он? А, мам?
ЖЕНЩИНА смотрит в сторону САМСОНА.