Бумажное небо. Валентин Холмогоров
авторучки и раздумывая над очередным хитроумным алгоритмом. В один прекрасный день он поймал себя на мысли, что процесс составления программ увлекает его даже больше, чем сама игра.
Меж тем ветер перемен крепчал, и без всякого штормового предупреждения набрав однажды неудержимую ураганную силу, сорвал с флагштоков алые полотнища, на месте которых вскоре заплескал и заполоскался незнакомый трехцветный стяг. В холодильнике сделалось гораздо просторнее, а бабушка стала курить в окно намного чаще. Окружавшая Максима атмосфера тоже неуловимо изменилась: несмотря на выросшие у дверей магазинов километровые очереди и стихийно образовавшиеся возле станций метро островки свободной торговли всем подряд по стремительно взлетающим ценам, дышать, вроде бы, стало вольготнее.
Из телевизора, точно из прорванной плотины, хлынули бурные потоки сенсаций и разоблачений, а ведущие принялись восторженно обсуждать в прямом эфире такое, о чем раньше обыватели лишь изредка переговаривались у себя на кухнях. Яркие журналы с полуобнаженными красавицами на обложках потеснили на полках газетных киосков привычные «Вечёрку», «Правду» и «Советский спорт», а на улицах среди потертых «Жигулей» и «Волг», словно ледоколы посреди арктических торосов, все чаще стали дрейфовать тонированные наглухо «девятки» с коротко стриженными крепкими парнями внутри. Однако Максим обращал внимание на все эти перемены лишь походя, вскользь, поскольку время его было занято нахлынувшей экзаменационно-абитуриентской суетой. Тревожный призрак армейской службы милостиво обошел его стороной благодаря удачному союзу сколиоза, близорукости и плоскостопия, потому Максим всецело погрузился в учебную рутину.
Отшумели школьные выпускные вечера и вступительные экзамены. Вернувшись домой однажды вечером, Максим неожиданно обнаружил там усталую и словно растерявшую привычные краски маму: военные корабли вдруг стали никому не нужны, а вместе с ними сделались никчемными и тысячи специалистов, трудившихся над их проектированием и постройкой. Работы на горизонте не предвиделось, как не просматривалось там и особых надежд на лучшее. За чашкой чая с вишневым вареньем семейный совет постановил сдать мамину «однушку», чтобы хоть как-то перебедовать тяжелые времена, тогда как ее хозяйку решено было на время переселить в бабушкину комнату.
И без того тесная коммуналка стала еще теснее. Будучи ленинградцем, Максим не мог претендовать на комнату в общаге, однако разбушевавшийся ветер перемен принес с собою и новые порядки: за небольшую мзду комендант охотно закрыл глаза на столь вопиющее нарушение режима проживания, и Макс без труда получил на руки вожделенный пропуск. Впрочем, студенческое общежитие все больше напоминало оживленный восточный базар: в коридорах и на общественных кухнях толпились, поминутно хлопая дверьми, крайне подозрительные личности, лица которых Максим даже не пытался запомнить, поскольку менялись они