Обвинение. Дениз Мина
пробормотал:
– Анна, послушай, мне надо кое-что тебе сказать… – Но тут Эстелль крикнула с первого этажа, что такси уже подъехало, и Хэмиш отпрянул.
А потом мы спустились вниз, и я по всей прихожей раскидывала пачки банкнот на так называемое расселение. Чемодан Хэмиша вдребезги разлетелся, а я порезала ногу, и у меня по голени стекала кровь. Эстелль пришла в бешенство, когда я взяла немного крови и брызнула ей прямо на новое платье.
Вообще Эстелль меня просто поражала. Вспыльчивая, веселая, непримиримая. Как-то раз на занятии по йоге кто-то пукнул, и она так хохотала, что упала и сломала запястье. Ее не проведешь. Хэмиш что, наболтал ей, что я его тираню? Так, что ли? А может, я его и правда тиранила?
Но ей ли не знать, что ему это все не впервой. Я же ей рассказывала.
Я уже пять месяцев носила в себе Джесс, когда Хэмиш впервые пригласил меня к себе домой. Приезжай ко мне в восемь утра, сказал. Поговорим как взрослые люди. Расскажем Хелен вместе. Тогда-то я и поняла, какой он трус.
Эстелль прекрасно знала, что, доехав на метро до станции «Хиллхэд», я не стала выходить и пешком добираться сюда, чтобы рассказать жене Хэмиша, что ее потеснила модель помоложе, а вместо этого поехала дальше на поезде. Я выключила телефон и проехала весь путь по кольцу, а потом вышла в город и села на поезд до Манчестера. На время я остановилась у подруги. А когда вернулась, Хелен уже и след простыл.
Хелен писала мне в течение нескольких лет. Недоброжелательно, скажем так. Я заставляла себя читать ее письма. Письма были гадкие, но я не стала говорить о них Хэмишу. Он ведь мог выделить ей алименты. Она нигде не работала, и письма отдавали едким водочным перегаром.
Эстелль все это знала и все равно пришла к двери, как ей было велено. Жить по велению других не для всех. Уж точно не для меня.
Я наблюдала, как такси увозит их в аэропорт. Сидела на пороге, на верхней ступеньке и выла от бессильной ярости, как вдруг увидела нашу стервозную соседку Претчу, выгуливавшую своего толстого пса Стэнли.
Претча брела неторопливо, как обычно, вся в телефоне. Ей от пятидесяти до шестидесяти, и меня она всегда недолюбливала. За спиной она зовет меня «нянечкой-иностранкой». Она поглощала семейные дрязги, стояла со своим перетянутым лицом, обколотым ботексом. Всем нам приходилось делать вид, что этой хреновой кучи неудачной пластики как будто и нету. Будь с ними пообходительней, – твердил мне Хэмиш, – он практически заведует немецким банковским сектором. Он баснословно богат.
– Здравствуй, дорогуша, – поздоровалась она.
Стоит только подумать, что хуже уже не бывает, как понаблюдать приходит какой-нибудь недоброжелатель.
Только ее мне сейчас не хватало; на моих глазах такси увозило все то, что я любила в этой жизни.
Мне хотелось броситься за ним и по-собачьи заскулить, уберечь моих девочек от этих веселых каникул, спасти Эстелль от новых отношений, утянуть обратно Хэмиша в наши обоюдные муки.
Послушать меня, я как будто бы попала в самый водоворот событий. Звучит так несуразно и как будто