Робот и крест. Техносмысл русской идеи. Максим Калашников
и сильные стороны, задать новые вопросы и потребовать новых ответов, открывая следующий уровень научного творчества. Сколько таких достижений потребуется сделать и будет сделано? Тысячи? Нет, вероятнее – миллионы, сотни миллионов…
Это требовалось, а что же имелось в наличии?!
Краса и гордость плановой экономики, Госплан, захлебывался в миллионах показателей по различным предприятиям и отраслям. Ему приходилось год от года героически не справляться с планированием производства унитазов и сосисок, макарон и туалетной бумаги. Такое планирование всего и вся имело смысл несколько десятилетий назад, когда была надежда на мобилизацию в случае войны всей централизованной экономики, по варианту выпуска мыловаренными фабриками взрывчатки, а бутылочными заводами – гранат. Но новое поколение войн такой возможности уже не оставляло, воевать все равно пришлось бы тем, что заготовлено в мирное время.
Тем не менее Госплан продолжал нормировать производство колбасы и спичек, и сил для решения вопросов более высокого порядка у него просто не оставалось. Не справлялся и с этими. При том, что все промышленные предприятия могут давать лишь положительные результаты своей работы (ну, в крайнем случае – нулевые). А в науке и научном производстве отрицательный результат, как известно – тоже результат…
Быть может, кремлевским дедам в таком положении планирования и виделся главный столп социализма. Но, скорее, просто не находилось управленческих умов, способных что-то менять. Знаменитая Косыгинская реформа привела лишь к еще большей централизации, окончательно лишив Госплан возможности планировать что-то более сложное, чем поддержание имеющегося технологического уровня. В производство не внедрялось даже то, что было давно создано и доведено до состояния технологии.
Материальное производство сделалось больным местом, и, как всякий очаг болезни, отвлекло на себя силы общества. Искусство теперь тоже крутилось вокруг него, более не создавая фантазий и не преодолевая горизонтов видимого мира. Отвлекая на себя творческие силы общества, оно блокировало его развитие.
Было еще одно обстоятельство, из-за которого «кремлевские старцы» боялись научной революции. Она грозила еще одной бедой – революцией социальной. Так уже случилось в начале ХХ века. Ведь прорывы в науке – это неизбежный подъем наиболее способных, талантливых людей. Чтоб оставаться над ними начальником, надо не уступать им в своих способностях, в частности – к освоению новых способов управления. Это удалось, в частности, Александру Третьему и Сталину, но такого успеха никто не гарантировал Брежневу и его окружению. Вернее, все говорило как раз о большей вероятности обратного.
Естественно, ни Брежнев, ни иные руководители страны не задумывались о том, что и отсутствие научной революции вовсе не исключает революции социальной. Правда, при этом она будет иметь иной смысл, иную логику и иное направление. Но она будет столь же неизбежна, ибо огромная