Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил Англию. Джон Гай
она провела ночь без сна в ожидании неизбежного2.
Рвение Анны объяснялось еще и тем, что одна из приставленных к ней придворных дам, к которой она испытывала острую неприязнь,– возможно, это была ее тетка, леди Элизабет Болейн,– в четверг утром сообщила ей, что тот самый день настал. Это была жестокая ошибка. Ни дата, ни время еще не были определены3. Когда стало понятно, что казни не будет, Анна вновь погрузилась в мучительные раздумья. Снова послав за констеблем, она сказала ему: «Мистер Кингстон, я слышала, что не умру до полудня, и это печалит меня. Я думала, что к этому времени все уже будет кончено, и мои страдания останутся позади». Тогда она не знала, что смертный приговор еще не был утвержден Генрихом – он утвердил его только в четверг вечером, скрепив королевской печатью. В соответствии с этим документом Кингстону предписывалось «немедленно по получении соответствующего указа препроводить вышеозначенную Анну на Тауэр-грин[3] и отсечь голову вышеозначенной Анне, при этом ничто не должно быть упущено из виду»4.
Существовали и другие причины, по которым казнь откладывалась. В дневные часы ворота Тауэра держали открытыми, и любой желающий мог попасть во внешний двор. Стремясь избежать досужих домыслов и ненужных подозрений, а также ограничить распространение за пределы страны слухов о казни Анны, Томас Кромвель, первый секретарь короля и главный блюститель закона, приказал Кингстону прежде, чем королева взойдет на эшафот, выдворить с территории Тауэра около тридцати иностранцев. Также Кромвель обратился с поручением к своему верному соратнику, торговцу и банкиру Ричарду Грешему, который, кстати, вскоре стал мэром Лондона несмотря на то, что был крайне непопулярен среди горожан. От Грешема требовалось обеспечить безопасность и проследить за тем, чтобы на казнь были допущены лишь те, чье присутствие одобрил сам король, «дабы не было пересудов». Кроме того, сам Генрих, который отличался большой предусмотрительностью и планировал все в мельчайших деталях, настаивал на том, чтобы присутствовали все, кто имел отношение к этому делу. Существовавшая с самого начала неопределенность по поводу даты и времени давала Кингстону повод для беспокойства: «Если точный час не будет объявлен (что вполне возможно), в Лондоне не будут знать о казни, и тогда присутствующих будет мало, а я полагаю, лучше всего умеренное число зрителей». На этот счет он мог не волноваться5.
Будучи человеком, не лишенным сострадания, Кингстон пытался отвлечь внимание Анны от путаницы со временем. «Вы не успеете почувствовать боли, – произнес он, – все произойдет молниеносно».
«Я слышала,– ответила она,– что палач – мастер своего дела, да и шея у меня такая тонкая». С этими словами она «обхватила шею рукой и от души рассмеялась». Смелость всегда была ее верным спутником, не покинула она ее и сейчас. «Я видел многих ожидающих казни, как мужчин, так и женщин,– докладывал Кингстон Кромвелю,– и все они (то есть все до единого) пребывали в великом горе, но, как я понял, эта леди находила в смерти отраду и утешение». Теперь, когда ее брак и репутация были загублены, Анна уверовала
Тауэр-грин – лужайка во внутреннем дворе Тауэра, где были казнены несколько королев и представителей английской знати. Точное местоположение этой площадки неизвестно. По некоторым источникам, она находилась к югу от капеллы Святого Петра в оковах, по другим – между Белой башней и казармами Ватерлоо. По инициативе королевы Виктории на предполагаемом месте казни был возведен мемориал.