Побежденный. Барселона, 1714. Альберт Санчес Пиньоль
оспины на теле». Лучше бы он спросил себя, почему они никому не по нраву.
Завоевание Америки стало звездным часом для Кастилии, но после этого страна замерла и впала в спячку, точно силы оставили ее. Ей это было на роду написано. Истинный кастилец – это идальго, средневековое существо, которое дожило до наших дней. Он горделив до безрассудства, честь для него превыше всего, а потому он готов биться насмерть, если кто-нибудь посмеет наступить ему на мозоль, но абсолютно не способен ни на что конструктивное. Его героические поступки в глазах каталонцев – лишь неспособность признать самую нелепую из ошибок. Кастилец не может ничего предвидеть, в своих устремлениях он подобен стрекозе, которая изо всех сил машет своими блестящими крылышками, но лишь порхает то туда, то сюда, не умея направить свой полет ввысь. Его руки способны лишь сжимать оружие – о том, чтобы запачкать их работой, и речи быть не может. Он не понимает и тем паче не принимает других способов человеческого существования: созидательный труд ему противен. Если уроженец Кастилии желает преуспеть, то, как это ни парадоксально, именно гипертрофированное представление о чести толкает его грабить беззащитные континенты или же пресмыкаться при королевском дворе. Испанские идальго… испанское благородство… Насрать я бы хотел на их благородство! Что у нас могло быть общего с этой братией? Для настоящего кастильца труд – это бесчестие, тогда как для каталонца бесчестие в праздности. У меня в ушах до сих пор звучат слова моего отца, который приговаривал, показывая мне свои ручищи с растопыренными пальцами: «Не доверяй людям, на чьих руках нет мозолей». (Не будем сейчас говорить о том, что сам я всегда старался от работы отлынить, не о том речь.)
Их мерзкая империя катилась под откос истории, в яму низости и грязи. Миллионы рабов гнули спины в шахтах Америки, подгоняемые ударами кнутов, но Кастилия не сумела создать собственное независимое хозяйство или хотя бы не залезть в долги. Любое начинание, зарожденное в ее чреве, оказывалось загублено монархией, подобной восточным тираниям, беспомощной и инертной.
И вот в 1700 году, после смерти Придурка, наконец стало совершенно очевидным огромное расхождение во взглядах между Каталонией и Кастилией. Политика французского короля казалась каталонцам извращением, они видели в ней потерю всех прав и даже самого своего существования в качестве нации. Его автократический режим, который рано или поздно он перенес бы и в Испанию, свел бы на нет любые формы местной власти. Когда Кастилия приняла сторону Бурбончика, конфликт стал неизбежен. Каталония, естественно, встала на сторону Австрияка, другого претендента на испанский трон. (И если бы какой-нибудь магараджа из Кашмира предъявил свои претензии на корону Испании, они бы поддержали и его – пусть будет кто угодно, только бы не французские Бурбоны.)
Ну и хватит, пожалуй. Но сейчас, надеюсь, будет проще понять картину, сложившуюся на полуострове к 1700 году. Для каталонцев слово «Испания» означало лишь свободную конфедерацию наций; кастильцы же видели в нем продолжение