Проклятие Серой Дамы. Алла Ромашова
на экран и осторожно покосился на жену: не видит ли? С тех пор, как потерял память после истории с похищением воткинской иконы и удара по голове, все стало не так. Икону удалось спасти, и они с Владимиром даже получили благодарность за содействие следствию и участие в розыске. Тогда в полиции восстановили его домашний адрес. Супругу предупредили, и Надя ждала его: стол накрыт, сама – красивая, в нарядном платье. И увидев любимое лицо, Коровьев сразу же все вспомнил. Почти все, как потом выяснилось.
Надя обняла мужа. Отстраненно, как ему показалось. Оно и понятно: он изменился, похудел, поизносился. Сколько месяцев его не было? Шесть? Или больше?
«Как дочь?» – спросил он срывающимся от волнения голосом.
«Юлька в школе, скоро будет. Я ей ничего не сказала про твое возвращение. Не знала – вспомнишь ли ее. Ты, наверное, голоден. Садись, я обед приготовила».
Надя указала мужу на стул и медленно опустилась рядом. Наконец заплакала.
«Ну-ну, я же здесь, – Коровьев гладил жену по волосам, прижимая к себе её голову. Она плакала навзрыд. А потом вскинула свои огромные мокрые глазищи и спросила:
«Ты помнишь, о чем мы говорили в последний раз?»
Он честно постарался вспомнить, но в голове крутилась лишь одна картинка: парк, и они, взявшись за руки, летят по кругу на цепочной карусели позади дочери, которой то ли восемь, то ли девять лет.
«Прости».
«Не помнишь… Ну, хоть имя дочери не забыл, и то хорошо».
«Ну что ты? Вы самые дорогие для меня. Не плачь. Все наладится, обещаю».
Но почему-то не налаживалось.
По утрам жена уходила на работу. Она служила в больнице медсестрой, и теперь Коровьев без конца сдавал разные анализы, ходил на обследования. Возвращалась Надежда поздно вечером. Раздевалась в темноте, ложилась в постель и отворачивалась к стенке. Коровьев прижимался к ней, а она, уже проваливаясь в сон, отвечала:
«Устала, сил нет!»
А утром Надя вставала свежая, цветущая. Коровьев тянулся к ней губами, но она отстранялась, вскакивала, торопливо пила кофе.
«Скоро увидимся: мне еще капельницу тебе ставить».
И убегала, оставив после себя запах дорогих духов.
«Наверное, я ей подарил», – думал Коровьев, но вспомнить названия парфюма не мог.
Он шел на работу в музей. Там память возвращалась к нему: Коровьев помнил всех авторов и их картины, техники написания, проблемы консервации и реставрации. Вскоре к нему обратились директор музея и представители духовенства:
«Игорь Петрович, не могли бы вы составить каталог икон Никольского храма? Вошел в состав объектов культурного наследия, и вот теперь все иконы надо описать».
Коровьев согласился. Несколько часов трясся в автобусе, чтобы добраться до села. И на несколько дней задержался там, составляя опись. Кормили его до отвала в трапезной, а спал он прямо в храме, на раскладушке, спрятанной в проеме придела. Когда же он ввернулся домой, жена все так же изображала, что все хорошо, но лаской обделяла.
Зато с дочерью у Коровьева сложились замечательные отношения. Юля училась в одиннадцатом классе.