Прогулка. Олег Красин
боясь, что сказанное им разнесется по пустынным коридорам дворца и достигнет чужих ушей.
– Намедни Софье Бобринской она написала, что испытывает определенное влечение к молодому кавалергарду, чисто платоническое…
– Вздор! Платонического влечения не бывает, особенно у женщин.
– Но это так, – мягко возразил граф, – она называет Трубецкого «Бархат» из-за черных ресниц. Хочет видеть его как можно чаще возле себя. Она призналась также, что во время танцев с Трубецким в доме её отца у императрицы развязалась подвязка на одном из чулок и она почла это за некий намек…
Николай Павлович грозно нахмурился и подошел к Бенкендорфу, но больше за руку того не брал.
– Намёк на что?
Александр Христофорович отвел глаза в сторону, чувствуя себя неловко.
– Намек на будущую близость с кавалергардом? Так ли это? – допытывался император.
– Я не могу утверждать, но…
Николай Павлович перебил графа, сочтя момент неловким:
– Меня беспокоит этот детский роман, – недовольно заметил он, – императрица уже не молода, она часто болеет. В таком возрасте в голову может взбрести всякое, поэтому её надо оберегать от расстройства чувств. Кстати, о компании молодых кавалергардов я уже наслышан, ведь молодой Геккерн из этого же полка. Он вёл себя весьма по-свински и, хотя, Пушкина я не очень жаловал, здесь он поступил, как порядочный человек. Этот мерзавец Геккерн вёл себя недопустимо по отношению к его жене. Он её везде компрометировал.
– Это так, но ведь и супруга Пушкина вела себя небезупречно. Она давала повод. В свете говорили, что она была в него влюблена, теряла голову.
– Что за нелепость? – царь снова вспылил и раздраженно топнул ногой, – Пушкина виновата в том лишь, что принимала его ухаживания, не пресекла их с твердостью и подобающими приличиями. К тому же, я думаю, у этого француза была иная связь. Не вы ли изволили сообщить мне о его увлечении Полетикой?
– Скорее наоборот, Ваше Величество, это Идалия увлечена молодым кавалергардом. Они часто обмениваются записками, ведут себя как близкие друзья. Она уже посещала барона на гауптвахте, где тот дожидается суда.
Николай Павлович бросил с досадой:
– Видите, у них же есть связь! И при том, так себя опрометчиво вести с чужой супругой! Это балагурство, это непростительное ребячество! Не удивлюсь, если узнаю, что и другие дамы в свете как-то отличали его. Вот почему так опасно их приятельство – я говорю о Трубецком и бароне Дантесе-Геккерне. Сумасбродство заразно, оно опасно тем, что не приемлет границ благоразумия. Оттого, я полагаю, что отношения между моей женой и Трубецким, могут выйти за рамки приличия, особливо, если последний попал под дурное влияние француза.
– Государь, мы этого не допустим! Графиня Софья Бобринская мой добрый приятель, она сумеет повлиять на Александру Фёдоровну.
– Я опасаюсь, Александр Христофорович, что ваша графиня Софья и сама потеряла голову от романа с каким-нибудь кавалергардом. Женщины такие