Ай да Пушкин… Музы о поэте. Анна Керн
он,
Я скажу тебе резон:
Невозможно!
Под какими-то весьма плохими стихами было написано: «Ecrit dans mon exil»[56]. Пушкин приписал:
Amour, exil[57]
– Какая гиль!
Дмитрий Николаевич Барков[58] написал одни, всем известные стихи не совсем правильно, и Пушкин, вместо перевода, написал следующее:
Не смею вам стихи Баркова
Благопристойно перевесть
И даже имени такова
Не смею громко произнесть!
Так несколько часов было проведено среди самых живых шуток, и я никогда не забуду его игривой веселости, его детского смеха, которым оглашались в тот день мои комнаты.
В подобном расположении духа он раз пришел ко мне и, застав меня за письмом к меньшой сестре[59] моей в Малороссию, приписал в нем:
Когда помилует нас бог,
Когда не буду я повешен,
То буду я у ваших ног,
В тени украинских черешен.
В этот самый день я восхищалась чтением его Цыган в Тригорском и сказала: «Вам бы следовало, однако ж, подарить мне экземпляр Цыган в воспоминание того, что вы их мне читали». Он прислал их в тот же день, с надписью на обертке всеми буквами: Ее Превосходительству А. П. Керн от господина Пушкина, усердного ее почитателя. Трактир Демут, № 10[60].
Несколько дней спустя он приехал ко мне вечером и, усевшись на маленькой скамеечке (которая хранится у меня как святыня), написал на какой-то записке:
Я ехал к вам. Живые сны
За мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Осеребрял мой бег ретивый.
Я ехал прочь. Иные сны…
Душе влюбленной грустно было,
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло!
Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты,
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души[61].
Писавши эти строки и напевая их своим звучным голосом, он, при стихе:
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло! —
заметил, смеясь: «Разумеется, с левой, потому что ехал назад!»
Это посещение, как и многие другие, полно было шуток и поэтических разговоров.
В это время он очень усердно ухаживал за одной особой, к которой были написаны стихи: «Город пышный, город бедный…» и «Пред ней, задумавшись, стою…»[62]. Несмотря, однако ж, на чувство, которое проглядывает в этих прелестных стихах, он никогда не говорил об ней с нежностию и однажды, рассуждая о маленьких ножках, сказал: «Вот, например, у ней вот какие маленькие ножки, да черт ли в них?» В другой раз, разговаривая со мною, он сказал: «Сегодня Крылов просил, чтобы я написал что-нибудь в ее альбом». – «А вы что сказали?» – спросила я. «А я сказал: Ого!» В таком роде он часто выражался о предмете своих воздыханий.
Когда Дельвиг с женою уехали в Харьков[63], я с отцом и сестрою перешла на их квартиру. Пушкин заходил к нам узнавать о них и раз поручил мне переслать стихи к Дельвигу, говоря: «Да смотрите,
Написано в моем изгнании (
Любовь, изгнание (
Младшая сестра А. П. Керн – Елизавета Петровна, в замужестве Решко.
Пушкин подарил А. П. Керн отдельное издание поэмы «Цыганы», вышедшее в 1827 году.
В рукописи А. П. Керн «Мысли и замечания, выдержки из писем в Малороссию», хранящейся в Рукописном отделе Пушкинского дома (14.332/LXXX662), содержится такая запись разговора с Пушкиным по поводу поэмы «Цыганы»:
«А ведь Зарема-то ваша интереснее Марии», – сказала я ему когда-то.
«Я люблю Зарему», – отвечал он.
«Ваши «Цыганы» лучше всего, что вы написали», – сказала я.
«Я и сам того же мнения, их не поняли, не оценили!..»
Стихотворения
Дельвиг с женой уехал в Харьков по служебным делам в феврале; вернулся в Петербург 7 октября 1828 года.