Беатриче Ченчи. Франческо Гверацци
воскликнул:
– Ах, моя любовь безнадёжна!..
– Не говорите этого; самыя двери ада не безнадежны. Обсудим. Не влюбились ли вы, чего доброго, в чужую жену? Тогда беда, потому что встречается преграда, и даже две: первая – муж, вторая – заповеди.
– О, нет, граф, моя любовь законна.
– Так в таком случае женитесь…
– Богу известно, как я желал бы это сделать; но, увы! такое счастье для меня невозможно.
– Ну, так не женитесь.
– Девушка, которую я люблю, к сожалению, более низкого происхождения, чем мне хотелось бы; но когда посмотришь на чудную прелесть её форм, а еще больше, когда узнаешь возвышенность её души, то видишь, что она достойна короны…
– «То царская душа, достойнейшая власти», сказал Франческо Петрарка; и если так, то женитесь на ней.
– Когда тело мое превратится в прах, самая тень моя не расстанется с этой любовью во веки.
– Какой срок назначаете вы для этой вечности? У женщин, по самым верным исследованиям, вечная любовь длится целую неделю; у некоторых, но это редко, она еще продолжается кое-как до второго понедельника, но не больше.
Молодой, человек был до того поглощен своею любовью, что только теперь заметил, как дон Франческо издевается над ним; лицо его разгорелось от стыда, и он с досадою ответил:
– Граф, вы оскорбляете меня; я надеялся найти добрый совет; – я ошибся – виноват, и он сделал движение, чтоб уйти. Но граф, удерживая его, ласковым голосом произнес:
– Останьтесь, пожалуйста, герцог; я хотел испытать вас: теперь я слишком убедился, это вы пламенно любите и что ваша любовь роковая. Откройте мне вашу душу; я сумею принять в вас участие и мог бы даже помочь вам. Я похоронил свои страсти; шестьдесят или более лет, как проводил их до могилы и пропел им вечную память. Для меня любовь – воспоминание, для вас – надежда, для меня пепел, для вас распускающаяся роза; но не смотря на это, сердце мое узнает признаки старинной любви и, говоря со мною о ваших чувствах, вы можете смело повторить стихи Петрарки:
Числом поболее и поизящней складом.
Граф Ченчи, несмотря на свои уверения, продолжал насмехаться. Не менее того, трудно было отгадать: серьезно он говорит, или смеется, потому что лицо его было совершенно серьезно, и только глаза щурились и покрывались кругом целою сетью морщин, да веки слегка вздрагивали: граф смеялся не ртом, а глазами, как ехидна.
– Девушка, которую я люблю, живет в доме Фальконьери. Кто ее родители, я не знаю; только несмотря на то, что все в доме обращаются с нею, как с любимою родственницею, она должно быть низкого происхождения. Увы! когда я в первый раз увидел ее в церкви, во всей красоте невинности и прелести, я лишился сна: всякая другая женщина мне казалась безобразною и достойною презрения.
– Боже! говорите тише, герцог; беда нам, если наши гордые римские барыни услышат вас. Они бы сделали из вас второе издание Орфея, – изорванного в клочки вакханками, с примечаниями