Последний ученик да Винчи. Наталья Александрова
твердо знающему, чего он хочет. Дальше из зала вывалился высокий плечистый парень в форме охранника. В руке он держал переговорное устройство, а карман его оттопыривался самым недвусмысленным образом. В нем явно просматривался пистолет. Парень вполголоса бубнил что-то в переговорник. Следом из двери вышли еще два охранника, которые несли плоский деревянный ящик. Ящик был небольшой и, судя по всему, не тяжелый, но охранники несли его так бережно, что ребенок сообразил бы: там находится картина.
Маша мысленно сделала стойку, как охотничья собака.
Самым последним протиснулся немолодой человек с аккуратной профессорской бородкой. Он хотел запереть двери, но тот плотный и маленький, что выскочил первым, вырвал у него ключи и сделал это сам. Маша успела заглянуть через его плечо в зал и увидела, что, в общем-то, там ничего не изменилось. Нет никакой воды на полу, нет оголенных проводов… Картину явно эвакуировали. Но почему одну? Да потому, что именно с ней, с одной из мадонн, что-то случилось, поняла Маша. И трубы тут ни при чем.
Процессия двинулась налево, через зал, где выставлено венецианское стекло. Все двигались в полном молчании, только первый охранник все еще напряженно говорил что-то в переговорник. Маша снова столкнулась взглядом с тем полноватым и лысым, кто явно был в процессии главным. Он так зыркнул, что ей захотелось немедленно очутиться где-нибудь в другом месте. Однако она не могла себе такого позволить. В Эрмитаже творилось что-то из ряда вон выходящее, это Маша теперь знала точно. Чувствовала своим репортерским носом. Вынесли одну картину, вторая осталась в зале. Вот интересно, с которой из двух мадонн приключилась беда? Мадонна Бенуа, та, где молодая женщина держит на коленях крупного лысого младенца и играет с ним, улыбаясь? Маше с детства больше нравилась другая мадонна – та, что кормит сына грудью. Кудрявый золотоволосый младенец, чуть отвернувшись от матери, серьезно смотрит с картины на людей. Ребенок на этой картине очаровательный, и краски такие яркие, сочные…
Краем глаза наблюдая за процессией, Маша заметила, что она пересекла фойе и скрылась за дверью с надписью «Служебное помещение».
– Александр Николаевич! – окликнула озабоченная служительница пожилого мужчину с бородкой клинышком, который шел последним. – А как же…
– Потом, все потом! – отмахнулся он, причем Маша заметила, что лицо его было совершенно опустошенным, опрокинутым, как будто с его близкими случилось несчастье, да такое страшное и неожиданное, что человек и осознать-то его толком не может, даже к мысли самой никак не привыкнет.
– А кто это – Александр Николаевич? – вполголоса спросила Маша служительницу.
– Лютостанский, хранитель отдела итальянского искусства, – ответила та, находясь в прострации.
– А вот этот – такой полноватый дядечка с лысиной? – не отставала Маша.
– А что это вы все спрашиваете? – очнулась от тяжких дум музейная дама и поглядела неприветливо.
– А почему зал закрыт? Это ведь картину