Правило правой руки (сборник). Сергей Булыга
ушёл, рокот уже почти совсем затих. Колян вернулся на тропу и двинулся дальше. Двинулся, а не пошёл, вот это правильно, вот какая там была чащоба, что никакой ходьбы, а только двиганье. А раньше, Байщик говорил, и Генерал с ним не спорил, тут летом вдоль дорожек стояли железные лавочки, все жёлтой краской крашеные, и на них сидели бабы, все как на подбор молодые, ядрёные, и, нога за ногу закинувши, курили фабрички. А мужики…
Опять раздался рокот. Совсем близко! Да что они, гады, издеваются?! Колян кинулся в кусты. И очень даже вовремя, потому что рокот рокотал уже прямо над самой его головой. Это вертихвост над ним завис, а он же теперь не под ёлкой! Очень хреновая примета, между прочим, это они его, наверное, засекли, пробили лампой через кусты, сволочи, и сейчас сбросят верёвку, по верёвке слезут санитары с автоматами и начнут прочёсывать местность. От них, гадов, очень трудно скрыться, они же все в специальных очках и у них нюх как у собак, нет, даже ещё круче. И, что ещё хуже, если у них сейчас приказ не брать живым, тогда они будут стрелять сразу на полное поражение, в голову.
Р-р-р! Рокот просто обалденный! Даже не слышишь, о чём думаешь! Ну, и фиг с ним! Что будет, то будет! Колян кинулся бежать. Лес там был очень густой, конечно, и опять еловый, но всё равно же небо было видно. Значит, думал Колян на бегу, так же и им с неба видно, правда, не везде, земля. И его шапка видна тоже! Дурацкая, с красным помпоном, Милка пришила, дура, для красы. Колян сбросил шапку и прибавил бегу, хотя какой там бег в таких кустах?! А вертихвосту что! Ему в воздухе просторно, и он летел себе следом. Даже, правильней, висел точно над Коляном, Колян бежал, выбивался из сил, а санитары, падла, сверху, небось, потешались, покуривали фабрички и через зубы сплёвывали.
Колян сильно запыхался. Старый он стал, что ли, со злостью подумал Колян, совсем как холёный стал, как городской, городские все холёные, резать их надо всех подряд, планету продали за пайку и за три затяжки, как говорит Генерал. Он никогда пленных не брал и, говорит, брать не будет. И слово держит – не берёт, а если кто к нему и попадается сдуру, он всегда только одно приказывает: «К сосне!». И подводят к сосне. У неё же, не то что у ёлки, ствол снизу чистенький, без веток. Вот к этому стволу поставят, Генерал всегда сам выйдет (другим это никогда не поручает) и выстрелит. Сволочи, конечно, городские, да и деревенские не лучше, но, говорил Колян, зачем расстреливать, лучше бы он их перевербовывал. Глядишь, какая-то польза от них бы была. А так только обувка и одежда. И то не все это брали. Генерал тогда кричал:
– Знаю, падла, все вы моей смерти ждёте! А вот не дождётесь! Застрелю!
Но не застреливал. А потом, как успокоится, объяснял сердитым голосом, что не стрелял потому, что экономит патроны, нет лишних, даже на врагов их не хватает, не то что на своих. Вот какой у нас бардак и вот какое тупое наше высшее начальство в генеральном штабе, прибавлял он очень злобно и уходил к себе.
Что такое генеральный штаб, никто не знал, а у Генерала спрашивать боялись.
Колян остановился.