Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом. Борис Шапиро-Тулин
со Ставкой Верховного Главнокомандования. Причиной конфликта стало кодовое обозначение операции по освобождению города Бобруйска. Для предстоящей операции Ставка выбрала название «Бобруйский котел», а тетя Бася – потомственная повариха – была с этим категорически не согласна. Она трепетно относилась ко всякой кухонной утвари, особенно к той, что находилась в ее непосредственном распоряжении. Среди этой утвари у тети Баси вызывал законную гордость большой металлический котел, занимавший главное место на партизанской кухне. В нем она варила щи, готовила разнообразные каши (крупа для которых появилась после нападения на склад немецкого провианта) и даже совершала маленький кулинарный подвиг, умудряясь выпекать в этом котле хлеб. Само понятие «котел» стало для нее своеобразным символом личной борьбы с фашизмом, и представить себе, что он, «котел» в самом высоком смысле этого слова, может быть осквернен гитлеровской нечистью, попавшей в него, оказалось выше ее человеческих сил.
– Вейзмир, – говорила она, – видимо, военные начальники слишком много времени проводят на кухне. Но раз им так хочется подражать поварам, пусть назовут операцию «Бобруйская мясорубка».
На «мясорубку» тетя Бася скрепя сердце еще могла согласиться, но «котел» – нет уж, увольте.
К счастью, Ставке так и не удалось узнать о глубинных противоречиях, существующих между ее генералами и тетей Басей. Зато о том, что повар отряда ходит по лагерю и в нелестном свете отзывается об армейском руководстве, донесли присланному из центра комиссару, а по совместительству майору НКВД Устину Пырько по кличке Упырь. Он вызвал тетю Басю в штабную землянку и пригрозил, что, если та не перестанет подрывать авторитет Верховного Командования, он после освобождения города сдаст ее в руки надлежащих органов. В ответ тетя Бася объявила ему, что видела на своем веку и не таких шлимазолов и что если он не перестанет запугивать честных людей, то ночью она придет к нему в блиндаж, обольет кипятком и ощиплет, как мокрую курицу.
Устин Пырько на курицу похож не был. Скорее он походил на петуха, поскольку ходил выпятив грудь и при этом слегка откидывал назад голову, словно пытался стряхнуть со лба пряди лезущих на глаза волос. Наслышанный о крутом норове тети Баси и понимая, что ночью он действительно может проснуться в луже кипятка, Устин Пырько в перепалку вступать не стал, а только погрозил ей пальцем и указал на дверь.
– Маме своей указывай, – назидательно сказала ему тетя Бася, не признающая над собой никаких начальников, и хлопнула дверью так, что прибежал часовой узнать, кто и почему стрелял.
На всякий случай Устин Пырько поинтересовался, кто такие шлимазолы. Спросил он об этом Моню и получил весьма развернутый ответ.
– Шлимазолы, – глубокомысленно изрек Моня, привычно поправляя висевшую на плече берданку, – это такие личности, про которых мудрейший Ибн Эзра сказал, что если они когда-нибудь начнут делать гробы, то люди перестанут умирать, потому что лечь