Песня первой любви. Евгений Попов
вспомнила все: речную ивушку, пионерские костры, белый передничек и запах влажной тряпочки, которой стирают с доски мел. Вспомнила и твердо сказала: «Нет! Никогда!»
Отчего прощелыга смутился, смешался, исчез и спился. А Леночка осталась жить дальше, приобретя некоторую мудрость и горечь.
Короче говоря, вот такая Леночкой была выполнена «задумка». Неплохая задумка. И если кто интересуется поподробнее, то пусть перелистает подшивку местной молодежной газеты за недавние годы. Перелистает и найдет этот рассказ на отведенном для него газетном месте.
Вот. Стало быть, у Леночки вышел рассказец, и они втроем завтракали на прохладной веранде. Лена, ее мама Светлана Степановна и старенькая бабушка Люба, которая во время Первой мировой войны участвовала в Красном Кресте и Полумесяце, а после революции знала полярника Папанина.
Завтракали. На столе стояло молочко, огурчики и редиска. Сметана. Омлет фырчал, и болгарская крупная земляника рдела.
– Леночка у нас писательница, – с гордостью сказала мама бабушке, разливая чай.
– Писательница, – согласилась бабушка. И попросила: – Ты, Света, крепкий не пей, а? От него быстро исчезает цвет лица.
– Не бойсь… Не исчезнет, – помедлив и со значением ответила Светлана Степановна. И посмотрела на себя как бы со стороны. Тело крупных форм. Белое, сдерживаемое купальным халатом производства Бельгии. Цена 35 рублей, и то по блату. Свежа, бела.
– Скажи, Лена, а ты описала действительный случай, который с тобой произошел, или это плоды твоей поэтической фантазии? – заинтересовалась она.
– Плоды, – ответила Лена.
Такая же, как мама, – свежая, белая и юная вдобавок. Русые волосы стянуты в пучок резинкой.
– Писательница – это очень трудная судьба, – учила бабушка. – Некрасов сказал: «Сейте разумное, доброе, вечное». И ты сей. Помни, Леночка, тебя ждет очень ответственная доля.
Но Леночка не слушала старую. Девушка с натугой морщила лобик. И глядела в чашку, где извивалась, свертывалась и расплывалась молочная струйка. Она расплывалась, свертывалась и извивалась. Девушка морщилась.
И мысли тоже – извивались, свертывались, расплывались. Пили кофе. Дима – милый молодой человек, подающий надежды. Учится в университете. Сын хороших родителей. Приезжал на каникулы. Будет журналист-международник, не иначе. Теннис. Провожал. Поцеловал руку. Мил. Дима – мил.
Но вот тот, тот, другой. Ничтожество! Как он посмел? Староват, потаскан. Руки влажные. Металлические зубы. Скотина. А может, не скотина? Но почему так странно? И зачем он так? Интересно, он смеялся или говорил всерьез? Ах, что бы мне еще такое задумать? Ведь напечатали, ура! Напечатали. И еще напечатают. Дебют! Дебют! Послать экземпляр Диме.
– Раз видела Серафимовича, – делилась воспоминаниями бабушка. – Помню, это было, по-моему, в Москве. Твой папа Петя, Леночка, тогда еще не родился.
– Да, папа Петя, – вздохнула Светлана Степановна. – Жалко папу! Лена, тебе жалко папу?
– Конечно,