Цент на двоих. Сказки века джаза (сборник). Френсис Скотт Фицджеральд
обещал, буквально через пять минут.
И исчез за той же дверью, из которой появился.
Как только его шаги на лестнице стихли, Роуз, осторожно оглядевшись, рванул к алтарю наслаждений и появился оттуда с бутылкой в руке.
– Вот что я тебе скажу, – произнес он, когда они сели и, сияя, сделали по первому глотку. – Мы подождем, пока он снова сюда поднимется, и попросимся у него остаться здесь, чтобы выпить, что он принесет, вот! Скажем ему, что нам выпить негде, вот так! А потом можно будет прокрасться туда, пока там никого, и спрятать бутылки под куртками. На пару дней можно будет запастись, понял?
– Точно, – с радостью согласился Роуз. – Мать честная! Мы ведь можем даже продать солдатам, если что.
Они умолкли, обдумывая эту радужную мысль. Затем Кей поднял руку и расстегнул воротник солдатской куртки:
– Жарко тут, да?
Роуз охотно согласился:
– Как в пекле!
IV
Выйдя из гардеробной и пройдя через примыкающую малую гостиную в холл, она все еще сердилась. Ее гнев был вызван не столько самим происшествием – если уж на то пошло, такие вещи были лишь самой что ни на есть банальной прозой ее светского существования, – сколько тем, что все произошло именно в этот вечер. Себя ей было упрекнуть не в чем. Как и всегда в таких случаях, она абсолютно правильно выбрала нужную смесь достоинства и сдержанной жалости: она ловко и без лишних слов его осадила.
Все произошло, когда их такси отъезжало от «Билтмора», – не успели они проехать и половины квартала. Он неуклюже поднял правую руку – она сидела справа от него – и попытался незаметно положить ее поверх ее малинового, отделанного мехом манто. Уже это само по себе было ошибкой. Неизмеримо более изящно выглядело бы, если бы молодой джентльмен, пытающийся обнять юную леди, в чьем молчаливом согласии он не совсем уверен, сначала обнял бы ее другой рукой. Это позволило бы избежать неуклюжего задирания руки рядом с дамой.
Второй промах он совершил, сам того не зная. Весь вечер она провела у парикмахера; ей была невыносима даже мысль о том, что с ее прической может что-то случиться, а Питер, в процессе своей неудачной попытки, слегка задел ее волосы самым краешком локтя. Это была уже вторая ошибка. Двух было вполне достаточно.
Он стал роптать. Едва услышав это, она мысленно решила, что он – всего лишь юный студентик; а Эдит было двадцать два, и этот бал, первый большой бал после окончания войны, не мог не вызвать в ее памяти, находившейся под действием ускоряющегося ритма ассоциаций, другого бала и другого мужчины, который рождал в ней чувства несколько большие, нежели юношеская мечтательность с печалью во взоре. Эдит Брейдин понемногу влюблялась в свои воспоминания о Гордоне Стеррете.
Итак, она вышла из гардеробной «Дельмонико» и на мгновение остановилась в дверях, оглядывая из-за плеча стоявшего перед ней черного платья группы выпускников Йеля, порхавших на верхней площадке лестницы, будто гордые черные мотыльки. Из комнаты, откуда она вышла, при каждом открытии дверей истекал тяжелый аромат множества надушенных юных красавиц: