Двое под звездным ливнем. Людмила Толмачева
суррогат – и даже твои глаза,
с синими линзами,
лгут. Лишь не порочны гроза
и небо, с звездными ливнями!
Все суррогат: и даже твои слова,
в ночных объятиях —
все фальшь. Но стихия права
и невинна, как божье зачатие…
Пропев куплет, Клена радостно уставилась на поэта. Его реакция оказалась не той, что она ожидала. Сцепив лежащие на столе руки и вперив взор в линялый узор клеенки, он долго молчал. Клена заерзала, уже приготовилась задать вопрос, как вдруг он заговорил, медленно и сухо:
– Эту песню группа исполняла на концерте всего один раз. Вы не могли ее слышать трижды «вживую». Текст я сразу же переделал. Весь этот спектакль – домашняя заготовка? Вы прикатили сюда ради статьи о поэте-отшельнике Неустроеве? Говорите правду, или я выставлю вас отсюда!
И вновь наступившую тишину оттенило жужжание мухи и тиканье часов. Клена теребила край носового платка и искала подходящие слова. Как только пауза угрожающе затянулась, и Костя поднял руку, должно быть, для того, чтобы указать коварной обманщице на дверь, она жалобно заговорила:
– Константин Ильич, простите меня, а? Я дура. Переоценила свои возможности. Думала, причешу уши… кхм! То есть я хотела сказать, разведу по легкому… Переиграла, одним словом. Простите меня, а?
Он тяжело вздохнул, поднял глаза на ее безвольно лежащие руки, привычно пожевал губами, коротко отрезал:
– Оставайтесь.
2
– Давайте, я вам помогу. Вот здесь подержать, да?
Покосившись на девушку, Костя с обреченным видом кивнул. Еще пару часов назад ему и во сне не могло присниться, что чинить забор придется на пару с пышноволосой представительницей одной из древнейших профессий по имени Клена. После чая он оставил ее в доме, бросив на ходу: «Вы тут отдыхайте, а у меня дела», и, вооружившись инструментом, отправился в огород. Но не прошло и четверти часа, как она прискакала к нему, полная жизни и боевого задора.
Плотно сжав рот, он что есть силы бил молотком по шляпке гвоздя и вполуха слушал ее болтовню. Теперь речь шла об истории здешних мест. Про себя он дивился необычайно широким познаниям Резуновой и невольно любовался ее речью, стиль которой напоминал древние баллады.
– Вы только не обижайтесь, но я реально тащусь от ваших стихов, – она внезапно сменила тему, а заодно и словарный запас. – В самом заповедном месте я храню именно «жабловские» синглы. Зацените!
– Хм. Интересно взглянуть на ваше самое заповедное место, – сказал Костя, сосредоточенно роясь в ящике с гвоздями.
Не найдя достойного ответа, Клена двусмысленно хихикнула, но тут же сделала серьезную мину и спросила:
– А вам нравится Волошин?
– Волошин? Никогда не думал об этом. Я его мало знаю.
– Странно. Но вы живете и думаете по- волошински. У него есть что-то вроде завещания поэту. Ну, вроде кодекса. Мне кажется, у вас все по этому кодексу – и творчество, и жизнь…
– Хм. Например?
– Ну- у… Я