Фараоново племя. Рассказы и сказки. Ника Батхен
лучше здесь, под солнцем.
– Погоди ты себя хоронить, – неуверенно произнес Кожухов. В глубине души он согласился с другом – лучше встретить смерть посреди поля, под стрекот кузнечиков, щебет птиц и грохот далеких взрывов, чем ловить последние глотки воздуха на госпитальной койке, в окружении стонов, крови, гноя и неистребимого запаха дезинфекции. Но с другой стороны в госпитале у друга был шанс. А здесь – нет.
У Марцинкевича случился новый приступ кашля. Лейтенант застонал, вцепившись пальцами в мокрую гимнастерку, сплюнул кровь и попросил:
– Попить бы…
Кожухов сунул руку в карман – вместо привычной большой фляги там лежала маленькая, увесистая. Та самая.
– Сто фронтовых грамм есть. Хочешь? Заодно вспомнишь, зачем за жизнь зубами цепляться.
Утерев губы ладонью, бледный Марцинкевич приподнялся и просипел:
– Убери!!! Не хочу. Нечего мне вспоминать и возвращаться некуда.
– Как это – некуда? – удивился было Кожухов и отпрянул, увидев как страшно изменилось лицо друга, как сжались бледные кулаки и задрожали губы.
– Так это. Ад у меня за спиной. И не спрашивай, – выдохнул Марцинкевич, закашлялся и обмяк.
И вправду – с «гражданки» никто не писал красавцу поляку, он единственный равнодушно ожидал почтальона, ничего не рассказывал о родне и не мечтал, что станет делать когда война кончится, уходя от разговоров под любыми предлогами. Может детдомовский? Или погибли все? Или… живо вспомнился черный автомобиль, шаги по лестнице и беспомощная фигура соседа-инженера, в криво застёгнутом пиджаке. Останемся живы, долетим – разберемся! Кожухов подхватил тяжелое, неуклюжее тело друга и поволок к машине. Кое-как загрузив Адама в кабину, он запустил мотор. Самолет тяжело взлетел, и едва набрав высоту, Кожухов дал скорость. Может быть повезет…
Он довез друга живым. Марцинкевич умер спустя два дня в медсанбате, не узнав, что представлен к награде. Судьба Кожухова сложилась благополучно – он дошел до Германии, сбил ещё пять машин, был дважды ранен, оба раза почти легко. День победы он встретил в Дрездене, в переполненном госпитале – плакал вместе со всеми, целовал медсестер, танцевал вприсядку, кряхтя от боли в заживающих ребрах, обнимался, счастливо бранился. И ещё несколько дней засыпал и просыпался с улыбкой, веря и не веря – впереди ждала новая, мирная жизнь. …Победная открытка из Дрездена с белокурой фройляйн и размытыми тусклыми строчками на пожелтевшем картоне до сих пор хранилась у жены в ящике письменного стола.
В августе сорок пятого Кожухов демобилизовался, вернулся в Москву к жене и детям. Вместо ДОСААФ, по боевому знакомству, он устроился в Аэрофлот, стал летать по стране, изучая на практике рельефы местности и чудные нравы казалось бы одинаковых советских людей. Дом круглился полною чашей – телевизор, холодильник, добротная мебель, заграничные костюмчики детям, хорошие туфли жене и мутоновую