Обряд дома Месгрейвов. Артур Конан Дойл
же моя неаккуратность имеет известные границы, и когда я вижу, что человек держит свои сигары в ведерке для угля, табак – в носке персидской туфли, а письма, которые ждут ответа, прикалывает перочинным ножом к деревянной доске над камином, мне, право же, начинает казаться, будто я образец всех добродетелей. Кроме того, я всегда считал, что стрельба из пистолета, бесспорно, относится к такого рода развлечениям, которыми можно заниматься только под открытым небом. Поэтому, когда у Холмса появлялась охота стрелять и он, усевшись в кресло с револьвером и патронташем, начинал украшать противоположную стену патриотическим вензелем «К. В.»[1], выводя его при помощи пуль, я особенно остро чувствовал, что это занятие отнюдь не улучшает ни атмосферу, ни внешний вид нашей квартиры.
Комнаты наши были вечно полны странных предметов, связанных с химией или с какой-нибудь уголовщиной, и эти реликвии постоянно оказывались в самых неожиданных местах, например в масленке, а то и в еще менее подходящем месте. Однако больше всего мучили меня бумаги Холмса. Он терпеть не мог уничтожать документы, особенно если они были связаны с делами, в которых он когда-либо принимал участие, но вот разобрать свои бумаги и привести их в порядок – на это у него хватало мужества не чаще одного или двух раз в год. Кажется, где-то в своих бессвязных записках я уже говорил, что приливы кипучей энергии, сопутствовавшие Холмсу в замечательных расследованиях, прославивших его имя, сменялись у него периодами безразличия, полного упадка сил. И тогда он по целым дням лежал на диване со своими любимыми книгами, лишь изредка поднимаясь, чтобы поиграть на скрипке. Таким образом, из месяца в месяц бумаг накапливалось все больше и больше, и все углы были загромождены пачками рукописей. Жечь эти рукописи ни в коем случае не разрешалось; никто, кроме их владельца, не имел права распоряжаться ими.
В один зимний вечер, когда мы сидели вдвоем у камина, я отважился намекнуть Холмсу, что, поскольку он кончил вносить записи в свою памятную книжку, пожалуй, не грех бы ему потратить часок-другой на то, чтобы придать нашей квартире более жилой вид. Он не мог не признать справедливости моей просьбы и с довольно унылой физиономией поплелся к себе в спальню. Вскоре он вышел оттуда, волоча за собой большой жестяной ящик. Поставив его посреди комнаты и усевшись перед ним на стул, он откинул крышку. Я увидел, что ящик был уже на одну треть заполнен пачками бумаг, перевязанных красной тесьмой.
– Здесь немало интересного, Уотсон, – сказал он, лукаво посматривая на меня. – Если бы вы знали, что лежит в этом ящике, вы, пожалуй, попросили бы меня извлечь из него кое-какие бумаги, а не укладывать туда новые.
– Так это отчеты о ваших прежних делах? – спросил я. – Я не раз жалел, что у меня нет записей об этих давних случаях.
– Да, мой милый. Все они происходили еще до того, как у меня появился собственный биограф, вздумавший прославить мое имя.
Мягкими, ласкающими движениями он вынимал одну пачку за другой.
– Не все дела кончались удачей, Уотсон, – сказал он, – но среди них есть несколько прелюбопытных головоломок. Вот, например, отчет об убийстве Тарлтона; вот дело Вамберри, виноторговца, а вот происшествие с одной русской старухой. Вот странная история алюминиевого костыля и подробный отчет о кривоногом Риколетти и его ужасной жене. А это… вот это действительно прелестно.
Он сунул руку на самое дно ящика и вытащил деревянную коробочку с выдвижной крышкой, похожую на те, в каких продаются некоторые детские игрушки. Оттуда он вынул измятый листок бумаги, медный ключ старинного фасона, деревянный колышек с привязанным к нему мотком бечевок и три старых, заржавленных металлических кружка.
– Ну что, друг мой, как вам нравятся эти сокровища? – спросил он, улыбаясь при виде недоумения, написанного на моем лице.
– Любопытная коллекция.
– Очень любопытная. А история, которая с ней связана, покажется вам еще любопытнее.
– Так у этих реликвий есть своя история?
– Больше того, они сами – история.
– Что вы хотите этим сказать?
Шерлок Холмс разложил все эти предметы на краю стола, уселся в свое кресло и стал разглядывать их блестящими от удовольствия глазами.
– Это все, – сказал он, – что я оставил себе на память об одном деле, связанном с обрядом дома Месгрейвов.
Холмс не раз упоминал и прежде об этом деле, но мне все не удавалось добиться от него подробностей.
– Как бы мне хотелось, чтобы вы рассказали об этом случае… – попросил я.
– …и оставил весь этот хлам неубранным? – насмешливо возразил он. – А как же ваша любовь к порядку? Впрочем, я и сам хочу, чтобы вы приобщили к своим летописям это дело, потому что в нем есть такие детали, которые делают его единственным в хронике уголовных преступлений не только Англии, но и других стран. Коллекция моих маленьких подвигов была бы неполной без описания этой весьма оригинальной истории…
Вы, должно быть, помните, как происшествие с «Глорией Скотт» и мой разговор с тем несчастным стариком, о судьбе которого я вам рассказывал, впервые
К. В. – начальные буквы слов «Королева Виктория»; царствовала в Англии в XIX веке.