Уроки милосердия. Джоди Пиколт
Что-то заставляет Джозефа Вебера лгать о своем прошлом. Но теперь это проблема Сейдж Зингер, а не моя.
За годы работы в своем отделе я допросил десятки подозреваемых. Даже когда я припираю некоторых из них к стенке неопровержимыми доказательствами того, что они служили надзирателями в лагерях смерти, они всегда отвечают, что понятия не имели о том, что тех людей убивали. Все настаивают на том, что видели только, как заключенные работали, и помнят, что те были в хорошей физической форме. Они вспоминают, что видели дым и до них доходили слухи о том, что тела сжигают, но лично они этого никогда не видели. И тогда даже слухам не верили. Избирательная память – так я это называю. Но – кто бы мог подумать! – их истории в корне отличаются от тех, что мне рассказывали узники концлагерей. Эти могут описать смрад из труб крематория – жирный, густой, вызывающий тошноту, и кислый запах серы – даже не запах, а вкус на губах. Бывшие узники уверяют: куда бы ты ни шел, этот запах везде тебя преследовал. И даже сейчас они иногда просыпаются от запаха сожженной плоти, забивающего ноздри.
Как говорится, горбатого могила исправит. Военные преступники не раскаиваются.
Меня совершенно не удивляет, что Джозеф Вебер, который признался в том, что он нацист, таковым не является. В конечном итоге, именно этого я и ожидал. Удивило меня другое: то, как искренне я желал, чтобы Сейдж Зингер доказала, что я ошибаюсь.
Даже лучше, когда не можешь откладывать неизбежное.
Именно поэтому хищник становится хищником, когда начинает охотиться. Это не игра с едой, как полагают многие. Необходимо, чтобы уровень адреналина в крови жертвы достиг уровня адреналина в крови охотника.
Однако наступает момент, когда ожидать больше невозможно. Ты слышишь, как биение сердца жертвы отдается у тебя в голове, – и это последняя мысль, которая мелькает в твоем сознании. Как только ты уступаешь первобытным инстинктам, ты становишься сторонним наблюдателем за пиршеством твоего второго «я», раздирающего плоть, чтобы припасть к амброзии. Пьешь страх жертвы, но на вкус он как возбуждение. У тебя нет прошлого, нет будущего, нет жалости, нет души.
Но ты прекрасно знал об этом еще до того, как все начал, верно?
Сейдж
Когда на следующий день я прихожу на работу, в кухне уже кто-то хозяйничает. Настоящий бегемот, а не человек: ростом выше метра восьмидесяти, с татуировкой на предплечье в стиле племени маори. Когда я вхожу, он как раз режет пластами тесто и с невероятной меткостью бросает его на весы.
– Привет, – произносит он чудаковатым голосом, который никак не вяжется с его внешностью. – Как делишки?
В моей голове пусто – слова, необходимые для поддержания разговора, словно сквозь сито просеялись. Я настолько удивлена, что даже забываю прикрыть шрам.
– Вы кто?
– Кларк.
– Что вы здесь делаете?
Он смотрит на стол, стены – куда угодно, только не на меня.
– Булочки к ужину.
– Мне так не кажется, – отвечаю я. – Работаю здесь я одна.
Кларк