Матрица. Валерий Смирнов
эстраде?
– Я вообще-то небольшой специалист, с детства увлекался джазом. Теперь вижу, ошибался. Эпоха джаза прошла, теперь на эстраде вокально-инструментальные ансамбли. Характеризуются прежде всего обедненной полифоничностью. Исчезли духовые инструменты практически, скрипичная группа, фортепиано, остались струнные, ударные, может где-то саксофон. Все это привело к обедненной музыке, вокалу. В ресторане «Алма-Ата», где мы сидели, был хороший джаз в десять инструментов, два певца – мужчина и женщина. Теперь шесть инструментов и одна певица. Скоро и этого не будет. Я сам играю в ресторане – четыре инструмента и, наверно, скоро разгонят.
– А почему?
– Джаз, во-первых, дело дорогое, а во-вторых, нужны новые композиции, а их нет. А на старом материале далеко не уедешь.
– А вокал, что вы скажете о вокале?
– Самодеятельность голимая. Ни у кого не работают легкие, нет правильного дыхания. Вокалист тянет горлом, рвет связки- это значит голос не поставлен. А голос тебе может поставить только профессор в консерватории. Вокалист на эстраде поет с придыханием. Вы слыхали когда-нибудь, чтобы тенор в опере или оперетте пел с придыханием? А этим можно.
– Короче, вы за классику.
– Да, классика мне нравится.
– А вот современные голоса, какие вам нравятся?
Малыш задумывается:
– Только с точки зрения джазового музыканта – Андрей Миронов и Людмила Гурченко. Первый фокстрот-тенор, а вторая джазовое сопрано. Вы слыхали о Европейской программе – это бальные танцы. Два фокстрота, два вальса и танго. Так вот, петь эту программу может только фокстрот. Это такой тенор, у которого есть акцент, по которому его можно узнать из сотни других теноров. Лучше всего родиться с таким акцентом. У Миронова как раз такой акцент. У него и голос не поставлен, и поет с придыханием, и мимо микрофона, а акцент изумительный. Все неправильно, а все вместе великолепно. Его даже оперетта заметила. Поет партию с таким голосом – «Небесные ласточки». А про Гурченко и говорить нечего. С ее голосом только зеленые мелодии.
Знал бы Малыш зачем его пытает Валет.
Это случилось на первой неделе. Валет проснулся ночью от странных звуков: кто-то тихонько плакал. Разумеется, это был Малыш.
– В чем дело, – встревожился Валет.
– Руки, – весь в слезах отвечал тот. Выяснилось – потянул связки на лопате. Валет поднял правый отсек.
Прораб, сынок, быстренько в рощу, нарви лопухов, да побольше листы, Валет включи газ, приготовь кипяток, – скомандовал Чиф. – Не плачь, Малыш, вылечим тебя. День, два – все пройдет.
Мягкими лапами он обмотал руки Малыша распаренными лопухами, плотно забинтовав их. Малыша, на пока, определили на кухню. Этот случай странным образом сблизил Валета с Малышом.
В воскресенье завели выходной. В субботу трудились до двух. После пяти убирались. Чиф переодевался в чистое и уходил на центральную, у него там появилась зазноба.
Не хочешь