Блокада. Анатолий Даров
тяжелобольных. Там казалось безопасней. Бред был обыкновенным разговором.
– Куда ты прешь?.. Не видишь – там немцы…
– Где немцы?
– Бей прямой наводкой.
– Поздно!
– Эх, мать моя родная…
В первую же ночь на новом месте Ивлев вступил в этот нестройный хор. Сосед справа, лейтенант, внимательно прослушав одно из его выступлений, в котором гнев против партии и правительства распространялся на многие версты вокруг, пожаловался дежурной сестре:
– Здесь некоторые антисоветской агитацией занимаются. Надо выяснить, кто такой. Дайте-ка мне карандаш и бумагу.
Другой больной сказал:
– Такое карандашом не пишут.
И кто-то хрипло:
– Сволочь, чтоб ты сдох.
Лейтенант умер с карандашом в руках, не дописав доноса.
Долго думала Тоня, куда бы перенести Ивлева. Наконец придумала.
Старушка, придя, как всегда, на дежурство раньше времени, услышала из комнаты тяжело раненого генерала:
– Что? Митька?.. Да я его в пятом классе один раз ка-ак звезданул по кумполу. А то, знаете, любя дрались. Любя – это значит, ни из-за чего. А дрались по-настоящему. Учитель физкультуры, физрук, бывал у нас обычно арбитром. Строго судил, по всем правилам. А как через забор на выставку? Он не рассказывал?..
– Нет.
– Ну, тогда и я не буду, Тоня. Но где он теперь?
– Не знаю. Не в городе, конечно. Я ему два раза писала на общежитку. Никакого ответа.
– Ну, вы же знаете нашу почту.
– Да он знает, где я живу. Зашел бы. Письмо там оставила – большое.
– А здесь дела плохи. Флот пропал ни за грош. Без него городу крышка. Но я бы никогда не сдался. Вы знаете, меня словно подменили. Я таким патриотом стал – хоть доносы пиши.
– А как же сто верст вокруг? – смеялась Тоня.
– Ну, это одно другого не касается. Но кусается. А родину я люблю, в неизмеримо большом диаметре. Вот поправлюсь – и на фронт. Мы не отдадим Ленинграда. Даже за один этот кусок гранита, что я вижу в окне, я бы держался зубами. Как этот мостик называется, такой горбатенький?..
– Поцелуев мост.
– Здорово! Какая роскошь. Можно вас поцеловать в щечку?
– Можно, – Тоня сама поцеловала его в лоб – весь в испарине еще не угасшей муки.
– Бедный Митька. А за ним что?..
– За кем?..
– За Поцелуйским мостиком?..
– Дальше – Оперная площадь, Оперный театр, консерватория, памятник Глинке, какая то церковь.
– Красота! Я еще там не был.
– Знаете, вы подлежите эвакуации. Не придется вам защищать Ленинград.
– Что?.. Не может быть.
– Я приказ видела. И вы, и генерал.
– Вот здорово… Чудеса, право. То никому я не был нужен, а то… Вы знаете, что я на авиаматке делал? Без конца разбирал моторы. Иногда собирал, если не лень было. А то еще самолетики разгонял по палубе. Как толкну его в хвост – так и летит, как из пушки. Это называлась практика. Пьянствовал. Потом – война, и почти сразу – амба, то есть крышка.
Генерал