Фредерика. Джорджетт Хейер
он бы восхищался тобой, но у меня ты вызываешь прямо противоположные чувства! Ты хоть иногда способна думать о чем-нибудь еще, кроме денег? Неужели ты не в состоянии понять, что существуют куда более важные обязательства, нежели денежные?
Прочитав в его глазах презрение, она было смутилась, но тут же заявила со злобой:
– Вольно тебе рассуждать с таким высокомерным видом, когда ты богат, как не знаю кто! А вот окажись ты на моем месте, то запел бы совсем по-другому!
– Перестань нести всякую ерунду! – оборвал он ее. – Ты забываешь, что я был одним из душеприказчиков Бакстеда! Он оставил тебе весьма приличное состояние, моя дорогая сестричка. Нет-нет, не к чему разыгрывать передо мной оскорбленную невинность! Я пришел сюда вовсе не за тем, чтобы ссориться с тобой! Поверь, я даже готов – при твоем содействии в вопросе о Мерривилях – смазать колесики первого выхода Джейн в свет. Полагаю, ты намеревалась представить ее на одном из приемов у королевы?
Эти замечательные слова заставили леди Бакстед остановиться в тот самый миг, когда она уже готова была дать полную волю своему гневу. Они могли означать лишь то, что Альверсток готов оплатить возмутительно высокие расходы на придворное платье для своей племянницы. Уж если он платил, то платил не скупясь. И ее светлость, мысленно произведя кое-какие подсчеты, сообразила, что в стоимость такого же платья, какое надела она сама на свой первый выход в свет, можно включить расходы на еще несколько нарядов из крепа и муслина, приличествующих юной девице для появления в «Олмаксе» во время ее первого сезона. Подобные соображения, хотя и не умерившие ее гнев, заставили ее проглотить неблагоразумные слова, вертевшиеся у нее на языке, и произнести всего лишь с обидой:
– Не представляю, что должен был сделать Мерривиль, чтобы ввергнуть тебя в такой долг!
– А вот этого, Луиза, я предпочитаю не открывать, – ответил маркиз. В глазах у него заблестели озорные огоньки, и, помня о полученных им инструкциях, он добавил: – Особенно моим сестрам!
Леди Бакстед не отличалась проницательностью; к тому же она не смотрела на него, что, пожалуй, было и к лучшему. Помолчав, она проворчала:
– Полагаю, он помог тебе выпутаться из какой-то постыдной истории, так что теперь ты чувствуешь себя обязанным соблюсти интересы его детей! Должно быть, впервые в жизни ты признал свои обязательства перед кем-либо! Хотя у тебя имеются и другие, куда более близкие родственники, имеющие к тому же полное право рассчитывать на твою благосклонность… Сколько, ты говоришь, у него детей?
– Пятеро. Трое сыновей и две дочери – бедные сироты, проживающие в настоящее время на улице Аппер-Уимпол-стрит, под надзором своей тетки, которая, насколько я понимаю, взяла на себя заботу о них лет десять тому после смерти супруги Мерривиля. Старший сын, уже совершеннолетний, учится в Оксфорде; но всем заправляет его сестра – или я очень ошибаюсь! По-моему, ей двадцать четыре года, и…
– Она вознамерилась выдоить тебя досуха! Похоже, твои обязательства доставят тебе еще немало