Фредерика. Джорджетт Хейер
поскольку, когда милорд замер на пороге, обводя взором пестрое общество, Лафра, лежавший у ног Фредерики, узнал в нем того самого давешнего гостя, чьи ловкие пальцы волшебным образом отыскали любимое местечко чуть выше хвоста, до которого он не мог дотянуться самостоятельно, и вскочил с пола, издав короткий, восторженный лай, после чего устремился вперед. Уикену всего лишь на долю секунды показалось, будто пес собирается напасть на Альверстока, зато карга с лошадиным лицом, не замечая прижатых к голове ушей и яростно виляющего хвоста, завизжала, призывая всех в свидетели того, о чем она предупреждала с самого начала: создание это злобное, и его следует пристрелить немедленно.
Маркиз, стараясь утихомирить пыл Лафры, сказал:
– Благодарю! Я тоже тебя люблю, но довольно! Сидеть, Лафф! Сидеть!
Смотрители обменялись понимающими взглядами: пес, вне всякого сомнения, действительно принадлежал маркизу. Фредерика, решив, что Лафра уже сделал достаточно, дабы искупить свое плохое поведение, поднялась на ноги и подошла к Альверстоку со словами:
– О кузен, как же я рада тому, что застала вас дома! Эта ваша беспокойная собачка навлекла на меня кучу неприятностей! Заявляю вам, что больше никогда не заменю вас, выгуливайте его сами!
К ее несказанному облегчению, он выслушал ее тираду, не моргнув глазом, и ограничился тем, что сказал, наклоняясь, чтобы почесать Лафру за ухом:
– Вы меня огорчаете, Фредерика! Что он натворил?
Сразу три человека хором принялись живописать ему совершенные псом преступления. Он прервал их:
– Говорите по очереди, если хотите, чтобы я понял, в чем дело!
Фредерика и пастух тут же умолкли, но женщина с длинным лошадиным лицом была слеплена из другого теста. Она заявила, что кое-кто из здесь присутствующих может рассуждать о барселонских колли, коли им приспичит такая блажь, но лично она не верит ни единому их слову, и что дошло уже до того, что добропорядочные граждане не могут прогуляться в парке без того, чтобы на них не напала какая-то злобная скотина.
Маркиз прибегнул к своему самому действенному оружию: вставил в глаз монокль. Бывали случаи, когда под его взглядом бледнели и терялись самые сильные мужчины. Но леди с лошадиной физиономией не стушевалась, хотя речь ее сделалась бессвязной и вскоре оборвалась вовсе. Маркиз же обронил:
– Вы должны простить меня, мадам: у меня неважно с памятью, что достойно всяческого сожаления, но, полагаю, я еще не имел удовольствия быть с вами знакомым? Кузина, прошу вас, исправьте это упущение!
Фредерика, чье первое и не слишком благоприятное впечатление о нем быстро менялось к лучшему, отреагировала должным образом:
– Не могу, поскольку не имею ни малейшего понятия, ни кто она такая, ни для чего пожаловала сюда. Разве что для того, дабы увериться – вы и впрямь мой кузен, в чем она, похоже, сомневалась!
– Причина представляется не слишком убедительной, – сказал он. – Однако если у вас имеются какие-либо иные резоны, мадам, мне неизвестные, и вам требуются заверения, то пожалуйста!