Конго Реквием. Жан-Кристоф Гранже
вкалывают в туннелях, где нечем дышать.
– Вы за это его ненавидите?
– Разумеется, нет.
Новая пауза. На этот раз она была уверена, что он записывает.
– Но ведь произошло и нечто куда более серьезное, верно? – снова заговорил он в конце концов.
Она сглотнула – горло словно наждак.
– Когда он узнал, что я сделала… – забормотала она, – он кинулся в дом моего брата Лоика. Я была там, сидела с его детьми. Увидела, как он появился, и… я запаниковала… Хотя ведь знала, что это случится… Я даже надеялась, что мы вот так столкнемся… Хотела посмотреть на его мерзкую перекошенную рожу… Я…
Она остановилась. Только не плакать.
– Что произошло?
– Я выбросилась из окна. Лоик живет на четвертом этаже.
Она позволила себе минуту помолчать. Нечто вроде безмолвной эпитафии. Даже покончить с собой у нее не получилось.
– Но я выкарабкалась, – отрывисто проговорила она, – благодаря деревьям, крыше автомобиля, остального не помню. Но главное – я выкарабкалась, чтобы осознать, что не выкарабкаюсь никогда.
– Говорите яснее.
– Я могу ненавидеть отца, пытаться его уничтожить, но это все увертки. Единственное чувство, которое он во мне вызывает, – страх. Примитивный, неконтролируемый страх.
– Почему?
Она приподнялась на локтях, как пациент, который в последний момент отказывается от ампутации.
– Обязательно все это выкладывать?
– Именно ваши слова и лечат вас. Не важно, сколько раз вы повторите одну и ту же историю, всегда прорывается что-то новое и приносит облегчение.
У Каца был металлический, бесполый голос. Этот тембр еще больше подчеркивал нейтральность его присутствия. Ни мужчина, ни женщина – только ухо…
– Всю жизнь этот мерзавец бил мою мать, – заговорила она, снова ложась. – Я выросла в этом ужасе. Я ни разу его не поцеловала. Я ни разу не позволила ему приблизиться ко мне. Если я когда-нибудь к нему прикоснусь, то только чтобы убить.
Вот что она сказала себе, вставая на ноги между двух машин, после падения. Но это решение стоило не дороже прочих. Старик уже летел ей на помощь. Забудем все и начнем сначала.
Она нашла в сумочке бумажный платок, высморкалась, потом вытерла глаза, не поднимаясь с дивана. Нужно было снова становиться Гаэль – вызывающей и циничной. Пусть ее слова будут ядом, лишь бы не слезами.
– А Сент-Анн?
Она залилась смехом, как делают маленькие девочки, чтобы не заплакать.
– Вы хотите меня добить, да?
– Нужно очистить рану.
– После моего падения меня привезли в Американский госпиталь для клинического обследования, а потом поместили в Сент-Анн на ГПТ[10].
– Потому что вы были еще очень уязвимы.
– Уязвима? – повторила она, повышая голос. – Я только что совершила большой прыжок. По-вашему, мне было полезно оказаться вместе с депрессивными психами, еще более чокнутыми, чем я сама?
Психиатр не дал себе труда ответить. У Гаэль появилось