Любовь меняет все. Любовь Казарновская
и говорит: «Знаешь, генеральша, – я же дочь генерала была, вот он так ко мне и обратился, – у нас есть ребята, которые в шесть утра моют консерваторию. Совсем неимущие. Ты можешь немножко от своей стипендии им отдавать?» Помню, вышла из его кабинета, расплакалась, мне было так обидно. Стала отдавать этим ребятам 25 рублей. Мама, помню, сказала: «Ну что, ты же и в самом деле в семье живешь!» Папа промолчал. Их было трое, в день стипендии они находили меня сами: «Стипендию получила? Давай, гони!» За уборку консерватории ранним утром они получали каждый по два рубля и от меня – по восемь «на нос». На эту «щедрость генеральши» можно было жить неделю-полторы…
Студенческие годы
Я училась на курсе, который в качестве режиссера вел Борис Александрович Покровский[47] – еще один легендарный человек на моем пути, – он был учеником одной из сестер Гнесиных, основавших знаменитое училище, – Елены. На первых же занятиях он составил представление о моих актерских дарованиях и коротко заключил: «Люба, вы на актерское мастерство можете не ходить и лучше не ходите – вы мне смущаете вокалистов». И я не ходила, а потом, когда по программе начались уже постановки оперных отрывков, конечно, занималась, и Борис Александрович очень тепло приветствовал мои успешные шаги.
С детских лет сцена меня манила. Лет десять назад на улице меня остановила незнакомая пожилая женщина: «Я помню вас, вы – Люба Казарновская, вы приезжали с бабушкой в пансионат на Клязьме и вы там пели «Огромное небо – одно на двоих». Мне тогда было шесть лет. Я выходила на большущие для маленькой девочки сцены – дворец культуры в каком-то пансионате, зал человек на пятьсот-шестьсот. Я шла вперед. Люди удивлялись: «Ты не боишься петь?» А что бояться? Я вам и стихи могу прочитать. Зов сцены – он был в моей жизни всегда. Зов туда – в то пространство, которое меня совершенно сводило с ума, когда я сама находилась в зрительном зале.
Но парадоксально вот что: я совершенно не любила оперу. Мама была заядлым театралом с абонементами в филармонию, в театры; у бабушки был абонемент во МХАТ[48], мы ходили на все спектакли, я пересмотрела всех великих на старой сцене МХАТа, мы ходили в Ленком[49], в театр Маяковского[50]… И вот однажды мама повела меня в Большой, давали «Евгения Онегина». Я только закончила читать поэму, в книге были роскошные иллюстрации: хрупкая Татьяна, стройный Онегин – такие красивые, юные. И вдруг я вижу словно и не человека даже – тонну живого веса, которая поет партию Татьяны и такую же тонну, которая поет Онегина. И на ларинском балу из-за животов и прочих выступающих мест они не могут танцевать, а лишь соприкасаются теми самыми животами. Я выскочила из зала в слезах: «Мама, зачем ты меня сюда привела? Я не хочу это видеть, я не верю ни одному слову этих людей! Опера – это ужасно, какие-то толстые дядьки и тетки что-то непонятное орут. Не хочу я ходить в оперу, давай лучше ходить на концерты или смотреть кино». И вот я помню, на экраны вышел фильм-опера «Иоланта»[51],
Борис Александрович Покровский (1912–2009) – оперный режиссер, педагог, профессор. Народный артист СССР.
Фильм-опера «Иоланта» – экранизация одноименной оперы П.И. Чайковского, либретто М.И. Чайковского по драме датского поэта и драматурга Генрика Герца «Дочь короля Рене». Премьера состоялась в 1963 году.