Полтора килограмма. Наталья Федоровна Никитина
побелевшие пальцы нервно сжимали ножку бокала. Сделав очередной глоток «Шато», я
заставил себя немного успокоиться. Джим молчал, сверля меня испытующим пристальным взглядом. Было
заметно, что такое поведение его насторожило и сейчас он пытается понять, к чему этот разговор.
– С завтрашнего дня нужно прекратить все телефонные разговоры, касающиеся операции, —
продолжил я. – Уверен, что Броуди установит прослушку, если уже это не сделал. У меня будет новый номер
для связи с лабораторией.
– Пап, я тут подумал… может, стоит согласиться на предложение Броуди? Рано или поздно
трансплантацию мозга коммерциализируют. Так почему бы тебе не сделать это первым?
– Джим, если бы предложение исходило от кого-то другого, я подумал бы над этим. Но брать в
партнеры Броуди! Это самоубийство! Он уберет меня сразу, как только я перестану быть ему полезен! А
после, если понадобится, истребит весь наш род, чтобы избавиться от возможных наследников в столь
прибыльном бизнесе.
– Пожалуй, ты прав. Он хитер и изворотлив, как банда чертей, – в сердцах подтвердил Джим. – Мы
в безвыходном положении! И соглашаться нельзя, и отказа он не потерпит.
– Пора спать, утром приедет Роберт, не хочу заставлять его ждать, – сказал я, допивая вино. —
Замечательный напиток, жаль, что не вдохновляет так, как «Макаллан», – грустно констатировал я,
возвращая пустой бокал на стол.
Поднявшись к себе, я еще долго лежал, глядя в темноту, пытаясь обуздать нескончаемую цепочку
мрачных мыслей. Мне пришлось долго ворочаться, выбирая удобное положение. На правом боку я не мог
лежать долго, потому что начинала болезненно ныть печень, а на левом – не позволяло спать больное
сердце, которое под тяжестью тела трепыхалось, словно птица, пойманная в силок. Чаще всего я спал
полусидя. Лишь такое положение позволяло избежать одышки.
Сон никак не шел. Мысли темной массой копошились внутри черепа. Они, как назойливые тараканы,
разбегались, стоило лишь открыть глаза. Но, как только усталые веки смыкались вновь, они выползали из
потайных уголков сознания и мельтешили снова и снова, рисуя образ то Броуди, то мексиканки. Наконец,
усталость взяла верх, и я погрузился в чуткую поверхностную дремоту, в которой незнакомая старуха-
мексиканка кормила меня тортильей с гуакамоле, беспрестанно бормоча молитву, а я ел и ел. Вдруг взгляд
27
мой упал на руки, сжимающие лепешку, и я, охваченный ужасом, вскрикнул противным фальцетом: мои
длинные ногти были покрыты ярко-красным лаком. Старуха же засмеялась, ее тело сотрясал какой-то
демонический хохот, она запрокинула голову так, что не было видно ее испещренного морщинами смуглого
лица. Хохот становился все громче, на моих глазах она медленно превращалась в Броуди. И вот уже он
хохочет мне прямо в лицо, слегка подавшись всем телом вперед. Затем резко замолкает. Лицо его
приобретает