За границей. Александр Верещагин
претолстое, не лезет, едва-едва пропихали. Ну, просто потеха была! – добавил Ушаков.
– Отлично! восклицаю я. – Только, знаете, Михаил Иванович, ведь генерал сам избаловал Петрова. Ведь это на моих глазах было в Бами[5]: Петров подает генералу одеваться, и, не помню, что-то не потрафил. Михаил Дмитриевич оборачивается и бац того кулаком в ухо… А Петров не дурак: сейчас корчит плаксивую морду и отходит в сторону. Генерал же, вероятно вспомнил, что я был свидетелем такого проступка, за который он сам же строго преследовал офицеров, скорей достает из кошелька сторублевую бумажку и сует тому в руку. Ну сами посудите, не баловство ли это?
Мираж
Как-то, вскоре после этого разговора, встречаю опять Ушакова и спрашиваю его:
– А что, Михаил Иванович, не рассказывал я вам, как наш генерал на Черном море миражем любовался?
– Нет – нет! пожалуйста, расскажите! – восклицает тот.
– Постараюсь передать вам точь в точь теми же словами, как сам слышал от Баранка, говорю ему.
– Это, знаете, было, когда генерал возвращался из Турции в 1879 году. Сел он, кажется, в Буюк-Дере на громадный пароход добровольного флота «Россия». Вместе с ним был посажен целый пехотный полк, со всем обозом и лошадьми. Ну, вы конечно поймете, что при такой массе народа уследить за порядком было очень трудно. День был чудный. Солнце ярко сияло. Генерал сидел в кают-компании, в обществе офицеров N полка, и, по обыкновению, занимал их своими боевыми рассказами. Вдруг вбегает командир парохода и торопливо докладывает генералу:
– Ваше превосходительство, не угодно ли будет полюбоваться редким явлением на Черном море, миражем? – Генерал встает, а за ним, конечно, и все офицеры. Скобелев подымается за капитаном на мостик.
– Вот, ваше превосходительство, не угодно ли взглянуть: перед нами совершенно ясно видно устье Дуная, тогда как по курсу мы находимся более 100 верст от берега, – торжественным голосом объясняет капитан. Мы смотрим и любуемся. Устье Дуная, его берега, даже деревья отчетливо виднелись. Мираж, казалось, все становился резче и отчетливее. И чем дальше мы подаемся, тем Дунай становится виднее, даже цвет воды отделялся заметнее.
В это время все видят, как красивый пехотный офицер Абадзиев, который состоял при Скобелеве, ловко взобрался на самую верхушку мачты и оттуда наблюдает за горизонтом. Мачта шибко качается и дрожит.
– Слезайте прочь, Абадзиев! Я вас под арест посажу! Как вы смеете лазить без спросу? – сердито кричит на него Скобелев, боясь, чтобы тот не свалился.
– Не прикажете ли лот бросить? – не без некоторого смущения в полголоса спрашивает капитана его помощник. Тот в недоумении.
– Да, пожалуй, прикажите. – И затем, как-бы в свое оправдание перед генералом, кричит, не отрывая глаз от бинокля:
– Да ведь курс-то вы проверили?
– Так точно, – отвечает тот.
Бросают лот – 40 фут глубины. Мы, как есть, полным ходом валяем в берег.
– Стоп машина! – орет капитан.
– Что
Местечко в ахал-текинском оазисе.