Изгои Рюрикова рода. Татьяна Беспалова
ширилась степь, там дымили костры кочевья, там бродили овцы, и носились по ковылям кони. Орда готовилась к откочёвке на зимние пастбища. Мир вокруг шатра ожил, возопил блеянием, ржанием, лаем, колёсным скрипом и щёлканьем бичей.
Буга уложил Твердяту на большую, запряжённую печальными волами повозку, сам взобрался на большую рыжую верблюдицу. На передке телеги уселась высокая, хрупкая девушка. Её темные волосы были заплетены в пять кос. Твердята снова и снова пересчитывал их до тех пор, пока юная возница не обернулась. Твердята дрогнул, увидев её иссечённый шрамами лоб и щеки.
– Тат… – тихо прошептал он.
Улыбка девочки оказалась внезапной, открытой и мимолётной, как тот солнечный луч, что иногда скрашивал его одиночество в шатре.
– Где мой товарищ? Где Миронег? – тихонько прошептал Твердята.
Девушка снова улыбнулась и ничего не ответила.
Вечерами большой Буга покидал своё место между горбов верблюдицы, чтобы напоить Твердяту целебным отваром. Потом они укладывались спать под открытым небом, на остывающей земле, прижимаясь к теплым бокам верблюдицы. Вокруг них, всюду, сколько мог видеть взгляд, мерцали костры кочевий, слышалось блеяние овечьих стад. Время от времени земля начинала дрожать под ударами копыт. Порой всадники проносились совсем близко от их кострища. Тогда Твердята крепче прижимался к надёжному боку верблюдицы. Он всё ещё чувствовал себя хрупким и беззащитным.
По мере того как телесные муки оставляли Твердяту, он всё чаще стал вспоминать об утраченной жизни, о златогривом Колосе, о белых стенах Новгорода и садах Царьграда, где всё ещё ждала его Елена. Порой, давая волю малодушию, он принимался плакать. Слёзы обильно струились по его щекам. Он утирал их подолом рубахи, сшитой из тонкого шерстяного полотна густого охряного цвета. Он трогал своё лицо и обнаружил, что нос его скособочился на сторону, губы разбиты, а щека и лоб все покрыты жёсткой коркой заживающих ран. С той стороны, куда пришёлся косой удар палицы, во рту не осталось передних зубов, но Миронег зря говорил, что теперь зубов нет совсем. Буга больше не подвергал его пытке обоюдоострым ножом, но молодая, только начавшая отрастать борода пока обещала стать такой же густой и красивой только на той части лица, которая осталась более-менее целой.
Колеса повозки катились по гладкой, как стол, степи. Рощи и перелески остались на севере. Твердята всё меньше времени проводил в полузабытьи, но не ехать верхом и идти следом за повозкой пока не мог. Да и жизнь его не сделалась легче. Терзания телесные сменились ещё более жестокими муками. Воспоминания неотступно следовали за ним, цепляясь за борта повозки. Он вспоминал белые стены Новгорода и товарищей-купцов, бухту и сады Царьграда, сладостный звон фонтанов, выложенные жёлтым камнем дорожки, тяжёлое золото волос Елены. Отважного Колоса вспоминал он. Что сталось с верным товарищем? Куда сгинули его дружинники? Тоска, неизбывная тревога, жгучая вина вгрызались в его тело, мешая дышать. Сердцу становилось тесно в груди, он хватал изуродованным ртом воздух. Возница оборачивалась,