Предчувствие конца. Джулиан Барнс
выяснить, насколько он умен и дисциплинирован, хорошо ли подготовлен и какой из него выйдет «педагогический материал». В той осенней четверти у нас на третий день пришелся урок истории, который вел Джо Хант, насмешливо-добродушный старикан в неизменном костюме-тройке; для обеспечения порядка он поддерживал на своих занятиях достаточный, но не чрезмерный уровень скуки.
– Как вы помните, у вас было задание на лето: прочесть вводный раздел о царствовании Генриха Восьмого. – (Мы с Колином и Алексом переглянулись в надежде, что заброшенный учителем крючок с насаженной мухой не долетит до наших голов.) – Кто охарактеризует этот период? – (Мы старательно отводили в сторону взгляды, чем подсказали ему разумный выбор.) – Ну, Маршалл, пожалуйста. Что вы можете сказать об эпохе Генриха Восьмого?
Наше облегчение оказалось сильнее любопытства, потому что осторожный Маршалл был отстающим учеником, лишенным той фантазии, что свойственна подлинным олухам. Не найдя в заданном ему вопросе подводных камней, он в конце концов выдал:
– В стране был хаос, сэр.
По классу прокатились еле сдерживаемые смешки; даже Хант почти улыбнулся.
– Нельзя ли немного подробнее?
Маршалл неторопливо покивал в знак согласия, подумал еще и решил пойти ва-банк.
– Я бы сказал, в стране был великий хаос, сэр.
– Финн, прошу вас. Вы подготовились?
Новичок сидел передо мной, слева. На тупость Маршалла он не отреагировал.
– К сожалению, нет, сэр. Но существует мнение, что о любом историческом событии, даже, к примеру, о начале Первой мировой войны, можно с уверенностью сказать только одно: «Нечто произошло».
– Неужели? Если так, я скоро без работы останусь.
Выждав, когда умолкнет подхалимский смех, старина Джо Хант простил нам летнюю расхлябанность и сам рассказал про венценосного мясника-многоженца.
На перемене я разыскал Финна.
– Меня зовут Тони Уэбстер. – (Он ответил мне настороженным взглядом.) – Жестко ты срезал Ханта. – (Казалось, он даже не понимает, о чем речь.) – Ну это: «нечто произошло».
– А, да. Я в нем разочаровался – он ушел от темы.
От него я ожидал совсем другой реакции.
Еще одна подробность, которая мне запомнилась: мы, все трое, в знак нашего единства носили часы циферблатом вниз, на внутренней стороне запястья. Это был чистой воды выпендреж, а может, и не только. Время становилось для нас личной и даже тайной собственностью. Мы думали, что Адриан заметит эту фишку и последует нашему примеру, но ничуть не бывало.
В тот же день – а может, и в другой – у нас был сдвоенный урок английского и литературы, который вел молодой учитель Фил Диксон, недавний выпускник Кембриджа. Он любил разбирать современные произведения и частенько ставил нас в тупик. «„Рожденье, и совокупленье, и смерть. И это все, это все, это все“, – говорит нам Элиот[2]. Ваши комментарии?» Однажды он сравнил кого-то из шекспировских героев с Керком Дугласом
Томас Стернз Элиот (1888–1965) – американец по происхождению, выдающийся британский поэт-модернист, драматург, переводчик, эссеист; лауреат Нобелевской премии по литературе (1948). Цитируется его стихотворение «Суини-агонист» (1926–1927), в переводе А. Сергеева.