Аэша. Генри Хаггард
слушая шум волн и любуясь игравшей в далеких облаках зарницей. Мы шли молча. Лео вздохнул – его вздох напоминал рыдание – и сжал мою руку.
– Не могу больше выносить этой муки, Гораций! – сказал он. – Желание увидеть еще раз Аэшу сушит мне мозг. Я сойду с ума. А между тем, я здоров и могу прожить еще лет пятьдесят.
– Что же ты намерен делать? – спросил я.
– Есть краткий путь к познанию и миру, – торжественно отвечал Лео. – Я хочу умереть и умру сегодня ночью.
– Лео, ты трус! – воскликнул я в ужасе и гневе. – Ты не хочешь нести свою долю страданий, как другие.
– Ты хочешь сказать, как ты? – жутко захохотал он. – На тебе тоже тяготеет проклятие, но ты сильнее и выносливее меня, может быть, потому, что ты старше. Я же не перенесу этого. Я умру.
– Но это преступление, – сказал я. – С презрением отказаться, как от ненужной вещи, от жизни, этого дара Всемогущего – это же оскорбление Его. Такое преступление может повлечь за собой ужасное наказание, например, вечную разлуку.
– Разве это преступление, если человек, которого пытают в застенке, покончит жизнь самоубийством? Наконец, если это грех, он будет прощен. Растерзанная плоть, издерганные нервы просят пощады. Я – исстрадавшийся мученик. Она умерла, и смерть приблизит меня к ней.
– Может быть, Аэша жива, Лео.
– Если бы она была жива, то подала бы мне знак. Но я так решил. Не будем больше говорить об этом.
Я еще спорил с Лео, но безуспешно. Случилось то, чего я давно боялся: Лео сошел с ума от потрясения и горя. В противном случае такой глубоко верующий человек, каким был он, не думал бы о самоубийстве.
– Ты бессердечен, Лео, – продолжал я. – Ты хочешь покинуть меня. Так-то ты платишь за мою любовь, за мои заботы о тебе! Ты меня убьешь, и кровь моя будет на тебе.
– Почему твоя кровь, Гораций?
– Дорога широка. Мы пойдем рядом. Долго жили и страдали мы вместе, не расстанемся и теперь. Если ты умрешь, умру и я.
Лео испугался.
– Хорошо, – сказал он, – это произойдет не сегодня ночью, успокойся.
Тем не менее я не успокоился. Желание умереть, появившись однажды, будет все усиливаться, наконец, Лео не устоит, а тогда, – тогда незачем жить и мне, одинокому, покинутому…
– Аэша! – воззвал я в отчаянии. – Если можешь, докажи, что ты жива, спаси своего возлюбленного и меня! Сжалься над ним, пробуди в нем надежду, без которой ни он, ни я не можем жить!
В эту ночь я заснул разбитый, измученный. Внезапно Лео разбудил меня.
– Гораций! – позвал он вполголоса. – О! Слушай, друг мой, мой отец!
– Сейчас зажгу свечу, – отвечал я, и все трепетало во мне от предчувствия.
– Не надо света, Гораций. В темноте лучше рассказывать. Мне снился яркий – будто реальность, – сон. Я стоял одиноко под темным, почти черным сводом неба, на котором не было ни звездочки. Вдруг далеко-далеко на горизонте замерцал свет. Он стал подниматься по своду все выше и выше и, наконец, очутился надо мной. Он имел форму огненного веера. Скоро