В моих глазах – твоя погибель!. Елена Хабарова
наблюдать, но пока помалкивала.
Между тем парень осторожно поднялся на высокое крыльцо, устланное половиками, которые Женя и тётя Тома сами сплели из всякого раздерганного на полосочки тряпичного рванья-старья, бесшумно приоткрыл дверь в коридорчик и вошел в дом.
В следующую минуту Женя чуть не свалилась с дерева, услышав истошный вопль:
– Вор! Грабят! Держите вора!
Тётя Тома высунулась из окна и голосила так, что у Жени в ушах звенело.
Парень, бледный, с вытаращенными глазами, вылетел из дверей, прижимая к груди свою пустую бутылку, скатился с крыльца, пометался по двору и, совершенно потеряв, видать, голову с перепугу, ринулся не к калитке, а почему-то к забору, который разделял участки Морозовых и Дергачёвых. И тут Сергей Петрович, который возился в своем дворе и прибежал на шум, молодцевато перескочил забор и принял парня в крепкие объятия, да так стиснул, что он и шевельнуться не мог.
– Вор! Милиция! – продолжала голосить тётя Тома. – Грабят! Убивают!
Через забор заглядывали прохожие, примчался и участковый Тимофеев, который жил на этой же улице, только на противоположной стороне, возле бани: распоясанный (ремень зажат под мышкой), фуражка набекрень, рот набит: видимо, ужинал, да, не доев, кинулся выполнять свой служебный долг.
– Мишка! – изумленно воскликнул Тимофеев при виде парня, едва не подавившись при этом. Быстро прожевал то, что было во рту, и продолжил: – Не успел вернуться – и сразу за старое?!
– Да я!.. – заикнулся было парень, но договорить ему не дала ворвавшаяся в калитку Алевтина Герасимова.
– Вон отсюда! – яростно закричала тётя Тома. – Вон пошла, верблюдица!
Видимо, вспомнила, как Алевтина плюнула ей на подол.
Однако Алевтина этого оскорбления словно бы и не расслышала: всё ее внимание было устремлено на Дергачёва.
– Ах ты ж погань! – завопила она. – Ах ты ж выродок! Зачем тебя только выпустили, урода? Меня, мать родную, вечно позоришь!
Она бросилась к Дергачёву и принялась его трясти.
Собравшиеся онемели…
Сергей Петрович так удивился, что разжал руки, и парень ужом скользнул было в сторону, однако его перехватил Тимофеев, уже поправивший фуражку и опоясавшийся ремнем.
Участковый принял беглеца в крепкий захват и заломил ему руки за спину.
– Алевтина, ты в уме? – воскликнул Дергачёв. – Какая ты мне мать?! Я ж тебя старше на пять лет!
Алевтина стояла, покачиваясь, с трудом удерживая взгляд на его лице. Стало ясно, что она жестоко пьяна, вот глаза и разбегаются. Наконец она сердито отмахнулась:
– Да чего ты, Петрович, не в свое дело лезешь? Не с тобой говорят! – и, повернувшись к парню, которого не выпускал участковый, снова заблажила: – Ах ты ж погань! Ах ты ж выродок! Бамовец[7] несчастный! Зачем тебя только выпустили, урода? Меня, мать родную, вечно позоришь! Обокрасть соседей хотел? Да я ж с ними вовек бы не расплатилась! Эта ж Томка, она ж из горла не только свое, но и чужое выгрызет!
– Да
Поскольку Байкало-Амурская магистраль (БАМ) строилась в описываемое время силами заключенных, слово «бамовец» было тем же, что ворюга, зэка, грабитель.