Пульс (сборник). Джулиан Барнс
деликатность – это как флирт: особый дар. Нет, не так. Суть в другом: деликатность легко дается только тому, кого не колышет возможный ответ.
– Почему ты все время задаешь эти вопросы?
– Разве?
– По-моему, да.
– Я не хотел тебя обидеть.
На самом деле он не хотел, чтобы она заметила. И не хотел быть настырным. Но сдержаться тоже не мог. Когда они впервые остались наедине, ему даже нравилось, что он ничего о ней не знает: это придавало их отношениям какую-то особенность, свежесть, что ли. Со временем она узнала о нем все, а он о ней – ничего. Ну и пусть бы все шло своим чередом – что тут такого? Так ведь нет, тебе нужно все изгадить, нашептывала ему жена, бывшая. А он не мог смириться. Если полюбил – хочется узнать все. Хорошее, плохое, все подряд. Никто не собирается ворошить грязное белье. Просто любовь должна быть без утайки, говорил себе Вернон. Даже если она еще на подходе. Андреа не держала камня за пазухой, это уж точно. А если в ней больше хорошего, чем плохого, почему бы не прояснить кое-что без ее ведома?
В «Козырном месте» его все держали за своего: и миссис Риджуэлл, управляющая, и вторая официантка Джилл, и старик-владелец по имени Герберт, который наведывался в свое заведение только для того, чтобы на халяву перекусить. Улучив минуту в обеденное время, когда наплыв посетителей увеличивался, Вернон прошел мимо стойки в коридор. Комнатушка (размером со стенной шкаф, не более), где персонал оставлял свои вещи, находилась как раз напротив мужского туалета. Вернон проскользнул внутрь, отыскал знакомую сумку, вытащил ключи и вернулся в зал, шевеля пальцами и всем своим видом показывая: от этой сушилки проку ровно ноль, видите?
Мимо пробежала Андреа; он ей подмигнул, а потом сгонял в слесарную мастерскую, пожаловался на безалаберных клиентов, которые не удосужились заказать второй комплект ключей, вернулся в «Козырное место», заготовив шутку насчет холодной погоды и зова природы (шутка не пригодилась), вернул ключи на место и заказал себе капучино.
Для первого посещения он выбрал пасмурный день, когда все прохожие на одно лицо. Ну шагает себе по бетонированной дорожке некто в плаще, открывает входную дверь с матовым стеклом. А там отпирает квартиру, садится на кровать, резко встает, разглаживает вмятину на покрывале, озирается, замечает, что микроволновка не такая уж и бросовая, шарит под подушкой, ощупывает ночную сорочку, разглядывает свисающую с рейки одежду на плечиках, проводит рукой по платью, которого еще не видел, старается не смотреть на убогий комод с фотографиями, выходит, запирает за собой дверь. Что он такого сделал, скажите на милость?
В следующий раз он внимательно рассмотрел Деву Марию и любительские снимки, штук пять-шесть. Руками не трогал: сидя на корточках, изучил все фотографии в пластмассовых рамках. Это, наверное, мамаша, подумал он при виде химической завивки и больших очков. Вот Андреа в детстве, светленькая, крепко сбитая. А это еще кто – брат? Ухажер? Тут, похоже, чей-то день рожденья, полно народу, виновника торжества сразу не определишь. Еще раз посмотрев, какой была Андреа лет в шесть или семь – немногим старше Мелани, – он закрепил ее образ в памяти