Последний кит. В северных водах. Ян Мак-Гвайр
зодиакальная паутина раскинулась во всю ширь, прибитая к черному бархату бесчисленными сияющими серебряными гвоздиками. «Звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас»[18]. На ходу он вспоминает прозекторскую в Белфасте и старого богохульника Слеттери, с шутками и прибаутками самозабвенно вскрывающего очередной труп. «Пока еще никаких признаков бессмертной души у нашего приятеля не видно, юные джентльмены, – шутит он, роясь во внутренностях и извлекая кишки, словно фокусник – флажки из своей шляпы, – как и исключительных мыслительных способностей, но я не отчаиваюсь и продолжу попытки». Он вспоминает сосуды с рассеченным мозгом, который плавает в формалине беспомощно и бессмысленно, словно маринованная цветная капуста, губчатые полушария которого навсегда лишились мыслей или желаний. Чрезмерность плоти, думает он, беспомощность мяса; как можно извлечь душу из кости? Тем не менее, несмотря на все эти мрачные мысли, улица выглядит замечательно: влажный отблеск красных кирпичей в лунном свете, негромкий стук кожаных подошв по мостовой, туго натянутое тонкое черное сукно на мужской спине и фланель на женских бедрах. Пируэты и пронзительные крики чаек, скрип колес ручной тележки, смех, проклятия – все это обрушивается на него, словно примитивная и грубая симфоническая гармония ночи. После опиума именно их он любит больше всего: эти запахи, звуки и видения, столкновение и шумный протест их преходящей красоты. Повсюду ощущается внезапная живость и восприимчивость, которой так недостает обычному миру, неожиданные порывы и скрытая в них сила.
Он бесцельно бродит по площадям и переулкам, проходя мимо хижин бедняков и особняков богачей. Он понятия не имеет, где обретается север или в какой стороне находится порт, но почему-то нисколько не сомневается в том, что рано или поздно он туда попадет. Он уже научился ни о чем не думать в такие моменты, всецело полагаясь на собственные инстинкты. Кстати, почему именно Халл[19]? Или гребаные китобои? В этом же нет никакого смысла, и, одновременно, именно здесь и кроется подлинная гениальность. Сугубая нелогичность и почти полный идиотизм. Ум и одаренность никуда не приведут, думает он, и только глупцы, законченные и непревзойденные, станут настоящими хозяевами мира. Выйдя на площадь, он замечает безногого оборванца-попрошайку, насвистывающего «Нэнси Доусон»[20] и передвигающегося по потемневшему тротуару на костяшках пальцев. Двое мужчин останавливаются, чтобы переброситься парой слов.
– В какой стороне находится пристань Куин-Док? – спрашивает Самнер, и безногий попрошайка тычет куда-то измазанным в грязи кулаком.
– Вон там, – говорит он. – Какой корабль?
– «Доброволец».
Оборванец, лицо которого испещрено оспенными шрамами, а тело внезапно обрывается чуть пониже паха, качает головой и разражается хриплым смешком.
– Если ты решил отправиться в плавание с Браунли, то нашел на свою задницу кучу неприятностей, –
Изречение, принадлежащее Иммануилу Канту (1724–1804) – немецкому философу, родоначальнику немецкой классической философии. Полностью цитата звучит так: «Две вещи на свете наполняют мою душу священным трепетом: звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас».
Кингстон-апон-Халл (ранее Гулль или Халл) – город и унитарная единица в Англии, в церемониальном графстве Ист-Райдинг-ов-Йоркшир. Расположен в 40 км от Северного моря, на реке Халл, при ее впадении в эстуарий Хамбера. Основан в XII веке. За свою историю побывал городом, в котором проводятся ярмарки, портом с военными складами, торговым центром, центром рыболовства и китобойного промысла и крупным промышленным центром.
«Нэнси Доусон» – популярная в свое время баллада (стихи Томаса Арне, музыка Джорджа Александра Стивенса). Названа в честь Нэнси Доусон, сценического псевдонима знаменитой лондонской актрисы и танцовщицы Энн Ньютон (1728–1767).