Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2. Александр Солженицын
солдаты, – а вы как хотите.
Вот такими несколькими словами солдаты были теперь загорожены, и уши заложены, – и говорить с ними по-прежнему, как умел Ярослав всю войну, он теперь не мог: получалось неискренно.
Но корреспондент, или с непривычки, или с большой привычки, брался живо:
– А вы, друзья, понимаете это слово – что значит «без аннексий»? Это очень полезно для Германии, которая ослабилась, и ей грозит поражение. «Без аннексий» – это значит: все угнетённые Германией малые народности так и оставим под её лапой. «Без аннексий» и придумали в Германии, вы разве не слышите, что слово немецкое? А нас – бьют, на нашу землю наступили, – а мы кричим: «без аннексий», ничего не будем у вас брать! Да ведь это немцу только на смех, он потешается.
Прямо на его слова никто не нашёлся ответить, ни Тувиков, с провальными щеками, узкой шеей, который теперь уже тоже встал и приблизился, ему только для показа надо было посидеть. Но откликались с разных сторон, кто как понимал:
– А почему правительство не объяснит простым языком, на каком условии можно мир?
– А в тылу много здоровых, и во всё новое одеты, а нам только шлют лизоруции: воюйте до последней капли крови!
И Молгачёв отдуманно покачал бородой и папахой:
– Не, мы так думаем: войну пора кончать. Нечего смертоубийством заниматься. Зачем её дальше тянуть? Уже много народу перебили. Это не дело.
– И нам домой тожа. Там работа есть.
Самойлов быстро поворачивался, выслушивал – и сразу в ответ:
– Да поймите, мы не достигнем этого бездействием! Если Германии не нанести новых поражений, не истощить её – она не откажется от своих аппетитов на захваты. Пока она не проиграет войну – она не признает мира без вознаграждения. Чем сильней будет наш отпор – тем уступчивей Германия. Вот этой самой свободы, которую мы завоевали, – нам и не удержать, если мы не победим Германию.
Но именно этой, даже этой связи, солдаты не видели, Ярослав уже знал и отчаялся доказывать.
А уж ещё меньше на них действовало, что стыдно обмануть союзников, что от нас за то отвернутся все в мире… Это – уж совсем их не касалось.
Тут медлительный крупноголовый, с седым пробивом в усах Окипняк вымолвил как бы ласково:
– Добре, тоди и идить вы воевать. А мы вже не хочем. Нехай тепер паны самы́ повоюють, а мы подывымся. Вы, господин полковник, – упереди, за вами поп, четыре батальонных, потим господа ахвицеры. А мы – подывымся. Може тоди и мы пидем за вамы.
Самого его, как перешедшего 40 лет, вот-вот должны были домой послать на 4 месяца, работать на земле.
Полковника – испарина проняла от этого диспута. Он снял фуражку проветрить голову с редкими волосами на пробор. Он понимал, что корреспондента надо поддержать, но не было у него навыка разговаривать так с солдатами. И, как бы не оскорбившись всем, тут слышанным:
– Как же так, земляки? Что ж мы одни, без вас, сделаем? А если нужно всего два-три месяца, и спасём Россию?..
– Всё равно не пойдём, – ответили ему из второго ряда. – Пока нас не трогают – зачем мы их тронем?
Тоскливо