Другая, следующая жизнь. Светлана Федотова-Ивашкевич
меня. Но тогда я ничего этого не заметила, мне нужно было произнести речь, которую готовила всю поездку. Мы отошли к воротам и, глядя под ноги, я начала:
– Георгий! – голос мой дрогнул. Вернее, хрустнул, как льдинки на лужах под каблуком.
– Георгий, – начала я снова в другой тональности, как бы набирая скорость, – я приехала сказать, что мы не можем более быть вдали друг от друга. И теперь, когда ты приносишь в жертву родине свою жизнь, я готова разделить с тобой все. Любые тяготы и лишения. Я могу стать медсестрой. Мы будем жить честно и правильно.
У Георгия стал такой вид, словно он хотел замахать руками, но мне уже трудно было остановиться:
– Папа не знает, где я. Мне не нужно его денег, потому что он эксплуататор. Мама умерла, я тебе писала об этом. Теперь, кроме тебя, у меня нет родных людей.
Он подошел и обнял меня. Его лица не было видно, только слышно, что он почему-то неромантично шмыгает носом.
Высокий офицер шел к нам, утопая в грязи по щиколотку. От этого шаг его был каким-то неуверенным. Георгий вытянулся по стойке смирно. Глаза и нос у него были красные.
– В общем, так, – не по-строевому сказал офицер. – Вы, Жаров, сегодня свободны, фельдфебель выпишет увольнительную, но завтра к семи утра вы должны быть на плацу.
– Есть, – Георгий развернулся на каблуках и, подхватив меня под локоть, буквально потащил прочь.
Мы долго молчали. Я – потому что приготовленные заранее слова закончились, а новые не находились. А Георгий, который по моему разумению, должен был бы после моих слов испытывать ни с чем не сравнимое счастье, шел темнее тучи. Что-то происходило не то, но, что именно, я не могла понять. Мы вышли на высокий берег Камы.
– Где ты остановилась? – наконец выдавил он.
Я ответила. Опять повисло молчание. Он взял меня за руку, в глазах его стояли слезы:
– Я не хотел, чтобы ты приезжала, потому что здесь жизнь очень тяжела для молодой девушки, но сейчас, когда тебя увидел, то понял, по-другому ты не могла.
– Да, – отвечала я с облегчением, потому что наконец-то объяснилась его непонятная реакция, – а я испугалась уже, что ты меня не любишь больше!
– Люблю.
– И я тебя люблю, – мы стояли над Камой, обнявшись так, словно невидимые силы пытались отодрать нас друг от друга в разные стороны.
Потом мы пошли в гостиницу. «Мы должны стать по-настоящему мужем и женой», – сказал Георгий.
Благодаря рассказам тетеньки Туровой, морально я была готова ко всему, что произошло дальше. «Если твоему мужчине это нравится, – говорила она, – значит, пусть так оно и будет. Служить можно и любовью».
Наутро Георгий вернулся в казарму. Я осталась в гостинице. Смотрела из окна на Каму, и мне было и грустно и весело одновременно. Вечером он не пришел. Я решила, что его не отпустил тот противный офицер. Утром пришла на плац сама. Несколько молодых хорошо одетых женщин стояли на небольшом пригорке. Внизу маршировали солдаты. Я нашла глазами Георгия, и мне стало светло и приятно.
Когда они шли мимо, я крикнула:
– Георгий!
Он