Феноменальные рассказы. Алексей Ивин
чтобы уходить, Величка тоже встрепенулась на стуле, но Живов взял ее плотный кулачок в свой и произнес жалобно, нисколько не стесняясь свидетеля:
– Останься еще…
– До встречи на лекциях, – произнес Шнырев на прощание с таким почти старческим смирением, что Живову захотелось разорвать его на куски. Величка осталась сидеть, только закинула ногу за ногу.
В существовании случаются минуты скомканного восприятия. Это не обморок, когда теряешь сознание; не оборотничество и подмена, когда как бы кто-то третий стоит между вами и даже ощутим; не заморочка с отводом глаз от объекта восприятия; не грезы наяву, когда объект восприятия кажется не тем, кем является на деле, а выдуман, соткан из фантазий. Но это не было и провалом в восприятии, когда между поступками вполне трезвого и суверенного человека как бы напрочь исчезает с десяток минут или даже час времени. То, что произошло с Георгием Живовым, было вызвано все-таки, вероятно, мутью в его голове. Она внезапно исчезла, возможно, сразу вслед за Шныревым, а может, через час после, – и Живов уже восчувствовался, осознал себя, начал давать отчет в своем существовании и поступках с момента, когда увидел себя стоящим рядом с Величкой и обнимающим ее (она тоже стояла).
– Запри, – только и шепнула она, и пока он ходил до двери и оттуда вернулся, то увидел, что она резко, по-мальчишески снимает платье через голову. Она нагнулась только расстелить постель, когда он уже опять обнимал ее и целовал в горячую ключицу. Прижавшись, Величка доставала ему до плеча, но вся была такая горячая, тугая, соблазнительная, что он даже и раздумывать не стал – упал с нею в кровать. У него там сразу появилось ощущение, что он выполняет сложные упражнения на горячем надувном матрасе, на множестве теплых и тугих воздушных шаров, которые под ним шевелятся и пружинят. Он с истомой и старательно целовал ее, но казалось странным, что, хотя она плотная и маленькая под ним, губы все равно до лица не достают, а ищут соблазнов на ее груди и плечах. Плечи оказались роскошные, неожиданно широкие, а лицо в розовой подсветке от настольной лампы – испуганным и опьянелым. Он не вполне себя в эти минуты понимал и сознавал, он даже посматривал на себя со стороны, отчего собственные движения казались не более уверенными и уклюжими, чем ползанье щенка в поисках материнских сосков. Он чувствовал себя слегка потерявшимся и недопустимо нашкодившим, но оторваться от этого прелестного молодого и горячего тела не мог бы ни за какие коврижки. Вместе с тем стесненные, укромные движения Велички, испуганные распахнутые глаза и взволнованный шепот по-болгарски (вроде бы она называла его «другарь», или «друже», или «миловен») – их обоюдные ласки, помимо того, что были неопытные, еще отдавали и чем-то детским, целомудренным. Он почти физически чувствовал, что он в эти минуты для нее если и не ее ребенок, то в любом случае лишь повеса мальчик. Которого она поощряет и призывает к мужеству и силе. Сил у него было много, беспорядочных, бестолковых, но странным казалось, что обнимала-то его,