Степные волки. Василий Сахаров
всматриваясь в лицо каждого. Его молчание подавляло и угнетало, но никто пикнуть не смел, все застыли, словно каменные изваяния. А когда Хайнтли Дортрас посмотрел на меня, то показалось, что сейчас жрец узнает все мои самые сокровенные тайны, докопается до того, что мы совершили минувшей ночью, и прикажет воспитателям запороть меня до смерти. Но ничего не произошло. Он отвёл взгляд и вернулся в центр класса. И вдруг густым басом запел поминальную молитву в честь умершего герцога Конрада Третьего Штангордского.
Мы встали и по мере наших знаний стали повторять за ним. Разумеется, молитву я не знал и только открывал рот, пытаясь попасть в такт с другими, и так мы простояли четверть часа. Жрец окончил поминовение, благословил нас, распрощался на выходе с мадам Эрой и отбыл.
Доставили убитых воспитателей. Не могу сказать, что кто-то горевал о них, ибо не было такого. Разве что мадам Эра, но она сожалела лишь о проверенных временем надёжных работниках, но никак не о людях.
Мертвецов сгрузили возле нашего барака, и по иронии судьбы хоронить их выпало мне, Звениславу и Курбату. Как самым крепким.
Затащив тела воспитателей на строительные носилки, мы оттянули их к забору. А потом вырыли две ямы, скинули туда трупы и закопали.
До вечера просидели в кустах на импровизированном приютском кладбище. Не столько перемывая косточки Матео и Гильому, сколько вспоминая тех, кто был похоронен с ними рядом.
– А я говорю, – доказывал своё Звенислав, указывая на куст дикой смородины, – что здесь Вышага похоронен, которого на стройке балкой придавило.
– Нет, – Курбат был немногословен, – то Дива, точно знаю, сам её хоронил.
– А где тогда Вышага? – не успокаивался Звенислав.
– Он правее, где черемуха.
– Где черемуха, там Ясна. – Мой друг поник головой, вспомнив родную сестру.
– Хватит, – прервал я товарищей. – Здесь на одном месте по три-четыре человека схоронено. Сначала хоронили тех, кто в первую зиму от голода помер. Потом через три года холода большие случились, опять всех здесь клали. А затем уже тех, кто за остатние шесть лет преставился.
Курбат пожал плечами, и его горб забавно качнулся. Смешно мне не было, но какую-то неловкость я почувствовал. Горбун, когда разговаривал, забывал о своём увечье, но, видимо почуяв смену моего настроения, нахмурился и засобирался.
– Пойду, – пробурчал он.
– Погоди, – остановил я его.
Он исподлобья посмотрел на нас и спросил:
– Чего ещё?
– Ты как, теперь всегда с нами или опять сам по себе?
Горбун задумался, крепко так, серьёзно и сосредоточенно. Так из всех наших только он умел.
– До конца? – уточнил он.
– Да. До самого последнего часа.
– Пусть будет так, – поддержал меня Звенислав.
– Тогда в полночь встретимся на этом месте, дело будет, – отозвался Курбат и улыбнулся, как и должен улыбаться четырнадцатилетний парень, а затем развернулся