Только один год. Лишь одна ночь (сборник). Гейл Форман
кажется, будто я ее предаю.
– Лулу, – повторяет Ана-Лусия. Отпускает меня и садится. – Француженка. Вы с ней встречались?
В окно пробивается утренний свет, бледный, серый, он придает всему, что вокруг, легкий зеленоватый оттенок. И почему-то в этом сером рассвете воспоминание о Лулу в той белой комнате начинает просто светиться.
– Нет, конечно же.
– Значит, просто очередная интрижка? – Ана-Лусия отвечает смехом на свой собственный вопрос, и меня это ее понимание раздражает.
После всего, что случилось той ночью в сквоте, Лулу провела пальцем по запястью, и я сделал то же самое. Мы как бы показывали на пятно, на такое, которое остается навсегда, даже если ты против. Это что-то значило, по крайней мере, в тот момент.
– Ты же меня знаешь, – небрежно говорю я.
Ана-Лусия снова смеется – это гортанный, густой и снисходительный смех. Она садится на меня сверху, словно наездница.
– Знаю, – говорит она, сверкая глазами, и проводит пальцем по моей груди. – Я теперь знаю, через что ты прошел. Раньше я этого не понимала. Но я повзрослела. Ты тоже повзрослел. Думаю, теперь мы стали новыми людьми с новыми потребностями.
– Мои потребности не изменились, – говорю я. – Они у меня абсолютно те же. Самые базовые. – Я резко тяну ее к себе. Я все еще сержусь, но напоминание о Лулу меня взбудоражило. Я провожу пальцем по кружевам, обрамляющим лифчик Ана-Лусии. Засовываю палец под бретельку.
На миг она закрывает глаза, я тоже. Ощущаю податливость кровати и след ее вощеных поцелуев на своей шее.
– Dime que me quieres, – шепчет она. – Dime que me necesitas[27].
Я не делаю этого, потому что она говорит по-испански, не зная, что я ее понимаю. Я так и не открываю глаза, но даже в темноте я слышу голос, обещающий, что она станет моей девушкой из горной деревушки.
– Я о тебе позабочусь, – говорит Ана-Лусия, и, услышав слова Лулу из уст другой, я подскакиваю.
Но голова Ана-Лусии ныряет под одеяло, и я понимаю, что она имела в виду другую заботу. Это мне особо и не нужно. Но я не отказываюсь.
Одиннадцать
Через две недели уютной жизни в комнате Ана-Лусии я возвращаюсь на Блумштрат. Тут тихо, и я после несмолкаемого гомона на кампусе, где все всё обо всех знают, этому рад.
Я иду на кухню и лезу в шкафчики. Ана-Лусия носила мне поесть из столовой или брала что-нибудь в ресторанах навынос, расплачиваясь по отцовской кредитке. Теперь я хочу настоящей еды.
Тут почти ничего нет, лишь пара пачек пасты, немного лука и чеснока. Но в кладовой находится банка помидоров. Можно сделать соус. Я начинаю резать лук, и из глаз сразу же текут слезы. Как всегда. И у Яэль так же. Она почти никогда не готовила, но иногда начинала тосковать по родине, ставила еврейскую попсу и делала shakshouka[28]. Даже если я был в своей комнате наверху, глаза горели и меня тянуло на кухню. Брам, бывало, заставал нас обоих красноглазых и смеялся, взъерошивал мне волосы, целовал Яэль и в шутку говорил, что это единственная возможность увидеть Яэль Шило в слезах.
Часа
Скажи, что любишь меня. Скажи, что я тебе нужна (
Шакшука – блюдо из яиц, пожаренных в соусе из помидоров, острого перца, лука и приправ.