Завещание алхимика. Наталья Александрова
руке что-то страшно и тошнотворно блестело.
– Куда же вы, Михаил Леонидович? – проговорил незнакомец вполголоса и обхватил художника свободной рукой, как будто встретил своего лучшего друга. – Куда же вы так спешите? Некуда вам спешить!
Он коротко взмахнул правой рукой, и что-то острое вошло под ребра художнику. Незнакомец прижал его к себе еще теснее в этом смертельном объятии, и Михаил Леонидович ощутил страшный холод, который растекался по всему телу, подбираясь к самому сердцу.
– Вот так, вот так! – заботливо проговорил убийца и медленно повел художника к подвальной лестнице. – Вот так, хорошо… потерпите еще немножко, совсем немножко… скоро все кончится!
И он не обманул: все и впрямь очень скоро кончилось, и Михаила Леонидовича приняла огромная уютная тьма небытия. Только в самый последний миг он успел понять, за что…
Убийца подтащил обмякшее тело к лестнице и столкнул его вниз.
Потом осмотрел свою одежду.
Каким-то удивительным образом он сумел не испачкаться в крови.
Удовлетворенно улыбнувшись, убийца отряхнул пиджак и направился в обратный путь – на солнечную сторону Невского.
Великий австрийский композитор Йозеф Гайдн, прежде чем приступить к сочинению музыки, непременно надевал парадный камзол и пудреный парик, как будто направлялся на прием к высокопоставленной особе. Он говорил, что музыка – самая высокопоставленная особа в мире и встреча с ней должна быть не менее торжественной, чем прием у короля или императора.
Реставратор и искусствовед с мировым именем Дмитрий Старыгин относился к своей работе с неменьшим почтением, однако, прежде чем приступить к реставрации очередного шедевра, облачался не в парадный костюм, а в потертую рабочую куртку в застарелых пятнах краски. Дело здесь не в меньшем уважении, а в том, что работа реставратора, в отличие от сочинения музыки, довольно грязная, мастеру приходится иметь дело с красками и растворителями, с пыльными холстами и изъеденными жучком старыми досками.
Переодевшись в рабочую одежду, Дмитрий Алексеевич снял покрывало из небеленого холста, которое закрывало картину, со вчерашнего дня стоявшую на мольберте у него в рабочем кабинете. Эта картина поступила в Эрмитаж несколько лет назад из частного собрания, и теперь, наконец, попала в руки Старыгина.
Картина была небольшая и настолько потемнела от времени, что только при очень ярком освещении просматривались детали. В центре холста изображалась группа людей, по всей видимости, от кого-то убегающих. Справа, в том направлении, куда бежали эти люди, смутно проступало какое-то темное пятно – то ли гранитная скала, то ли мрачная каменная постройка.
Старыгин начал с того, что прошелся по картине ватным тампоном, смоченным в растворителе, который снимал многолетние наслоения жира и копоти, не повредив красочный слой. Работа эта была кропотливая, но довольно простая. Он осторожно протирал картину сантиметр за сантиметром, начиная с правого верхнего угла.
Под умелыми руками