Эта тварь неизвестной природы. Сергей Жарковский
и лет ей, этой колее, может быть и пять, может и сорок… Изуродовали степь. Говорили, что когда Королёв сюда приехал со взводом солдат, тут пропасть было тюльпанов, а сейчас одна рыжая глина, словно лысина бухгалтера, торчит сквозь полынь… Колеи надо преодолевать осторожно. Особенно эту! – вдруг понял (почуял) Вадим, резко сбавляя скорость.
– Так, – сказал сзади прапорщик Петрович.
Колея была «вынутая». Второй раз за сегодня и второй раз в жизни Вадим видел такое. Он ожидал, что, как и утром, Башкало заведёт рассудительное нытьё, что вот она, вынутая, значит, точно, поблизости палит ништяк, хорошо бы осмотреться, пройтись фронтом, потому что это же лишняя тысяча рублей даже и на троих на дороге валяется… Но сейчас Башкало ныть не стал почему-то.
Вадим рюкзаком чувствовал взгляд старшего и сделал всё по уставу: приостановился, поднял открытую ладонь, останавливая группу, вытянул из-под поясного ремня полоску марли, набросил её на колею, и подождал, затаив дыхание, и только потом перешагнул, «обозначив начало движения повторным жестом открытой ладони, видного следующим за собой», подошёл к парному следу, в точности повторил действия. Перешагивать, причём, надо не точно над марлей. Чёрт знает что. Зона знает, что, сказал Бубнилда где-то между глаз Вадима.
Возразить было нечего.
– Смотри, колея разряженная, без ништяка, – сказал сзади Петрович. – Я его давно подобрал. «Гнатюк» тут был, хорошенький такой. Видишь, хоть след и вынутый, но замусоренный. А рабочая, злая колея всегда очень чистая, как будто только что проехали. Как на мокром песке. Но ты всё верно сделал, хвалю. Продолжай движение.
Пошли по треку дальше. Спасительный Бубнилда в голове Вадима в точке за переносицей, проснувшись, больше не затыкался, размеренно говорил бубня, что как будто ты и не уезжал отсюда, правда? не демобилизовывался как будто, а так и живёшь-тащишь на знаменитом Полигоне, правда? как в сон «меня опять забирают в армию» попал, правда? как будто не было трёх лет дома, не было Майки, не рождалась Катёнок…
– Стоять! – сказал вдруг Петрович остро.
Вадим замер с поднятой ногой, потом осторожно опустил её. Он не обернулся. Бубнилда притих. Оба уха открыты, ладони открыты. Уши и руки до запястий обязаны быть открыты в любой мороз, при любых обстоятельствах. Зимой уши у шапки не опускать! И никаких перчаток или рукавиц.
– Вася, блядь, грызть тебя попогрызлом! – сказал Петрович странным голосом.
Вот тут Вадим осторожно обернулся – всем телом.
Башкало, арьергард и возчик группы, маячил в положенных десяти метрах позади. А старший прапорщик Петрович, оставив свою палку воткнутой в мокрую степь, в нарушение всех уставов и неофициальных заклинаний шёл к нему, то есть назад, шёл назад, медленно поднимая руки по сторонам своей кепки. Вплотную подойдя к оцепеневшему прапорщику, Петрович так энергично бросил руки вниз, и с такой досадой там, внизу, развёл ими, и так витиевато в упор проклял мамашу прапорщика, что Вадиму стало