Суккуб. Дарья Викторовна Еремина
не хотел дышать ничем живым и новым,
Почти порвав с шумящим миром связь.
Они не сразу поняли, что я читаю стихи. Они не сразу поверили, смутившись. Чуть сдвинулись со своих мест.
А с двух сторон распростиралось море,
Безлюдно, беспощадно, безнадежно.
На пристани не раз, глаза с тоской прилежной
В узоры волн колеблемых вперив,
Следил я, как вставал торжественный прилив,
Как облака неслись – вперед и мимо, мимо…
Наверно, это было дико в эти минуты. Как Бах в Винстриме. Как тлеющая в стакане мартини сигарета. Это было немыслимо. Они не находили линию поведения, адекватную этой ситуации. Потому просто стояли и молчали. Я улыбнулась, отталкиваясь от стола и направляясь к ним.
Глубокой колеей, со стоном, визгом, громом,
Телега тянется – в веках намечен путь, -
Все было в тех речах безжалостно-знакомым,
И в смене скучных слов не изменялась суть.
В искусстве важен искус строгий.
Прерви души мертвящий плен
И выйди пламенной дорогой
К потоку вечных перемен.
Облокотившись о борт сцены, я подняла голову к замершим позади. Я могла читать «Трех поросят». Я могла считать до ста. Но рифмованные строки помогали.
Твоя душа – то ключ бездонный.
Не замыкай истомных уст.
Едва ты встанешь, утоленный,
Как станет мир – и сух и пуст.
Голос возносился и опускался, вибрировал и затихал. Кажется, я могла бы увидеть эти нити, эти щупальца, расползающиеся от меня по залу. Я же читала:
Так сделай жизнь единой дрожью,
Люби и муки до конца,
Упейся истиной и ложью, -
Во имя кисти и резца!
Решив подняться на сцену, я снова пошла. Не дотрагиваясь, касалась ладонями изумленных рук. Переводила взгляд с карих-девичьих-удивленных глаз к серым-желающим, от голубых-пожирающих к болотным-засасывающим.
Сев на колени на самом краю, я вздохнула. Мне хватит даже этой малости. Пожалуй, хватит…
Не будь окован и любовью,
Бросайся в пропасти греха,
Пятнай себя священной кровью, -
Во имя лиры и стиха!
Интересно, как они расслышали слово «лира»? Я закрыла глаза, собираясь с силами. Они не смогут пошевелиться еще минуту-две – это точно. Даже девчонки. Никто.
Когда это началось? Как это началось? Кто это запустил? Я не знаю, кто был инициатором того, что Марк стал нашим персональным изгоем. Это уже не исправить. Эти годы останутся в его и нашей памяти. Но аутсайдером он будет не далее, чем до сегодняшней ночи.
Это просто мысль. Желание. Намерение и приложенная к нему сила моей мысли, напитанная силой их желания. Ничто не исчезает в никуда. Ничто не берется из ниоткуда.
Это как мольба сквозь километры любимому: подай весть.
Я не молила. Я планировала. Я обращалась ко всем студентам пятого курса нашего института. Мне не нужна была их весть. Мне нужно было