Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку). Ханс Фаллада
лишь позднее.
– Вы видели, господин комиссар, – с жаром начинает Бальдур Персике, сейчас он попросту не желает прислушиваться к происходящему на кухне, это их дело, – вы видели, она без еврейской звезды!
– Я видел куда больше, – задумчиво отвечает комиссар, – например, что обувь у нее чистая, а погода на улице канальская.
– Да-а, – кивает Бальдур Персике, не понимая пока, куда тот клонит.
– Значит, кто-то здесь, в доме, прятал ее начиная со среды, если в квартире ее действительно не было так долго, как вы говорите.
– Я почти уверен… – Бальдур Персике несколько теряется под этим сверлящим задумчивым взглядом.
– Почти уверен – не в счет, мальчик мой, – презрительно бросает комиссар. – Так не бывает!
– Я совершенно уверен! – тут же исправляется Бальдур. – Могу поклясться, госпожа Розенталь не бывала в своей квартире со среды!
– Ну-ну, – небрежно роняет комиссар. – Вы, конечно, понимаете, что со среды вы в одиночку держать ее квартиру под постоянным наблюдением никак не могли. Этого ни один судья не примет.
– У меня два брата в СС, – с жаром сообщает Бальдур Персике.
– Ладно, – успокаивает комиссар Руш, – разберемся. Кстати, я вот еще что хотел сказать: обыск я смогу провести только вечером. Может, вы пока присмотрите за квартирой? Ключи-то у вас есть, верно?
Бальдур Персике удовлетворенно заверяет, что охотно присмотрит. В его глазах читается глубокая радость. Ну вот, получилось, он так и знал, причем совершенно легально!
– Хорошо бы, – скучающим тоном говорит комиссар и снова глядит в окно, – к тому времени все лежало примерно так же, как сейчас. Конечно, за содержимое шкафов и чемоданов вы отвечать не можете, но в остальном…
Бальдур не успевает ответить, из глубины квартиры раздается пронзительный вопль ужаса.
– Черт побери! – бормочет комиссар, но с места не двигается.
Бальдур смотрит на него, бледный, даже нос от испуга заострился и ноги стали как ватные.
Вопль мгновенно обрывается, слышна только брань Фридриха.
– Так что я хотел сказать… – снова медленно начинает комиссар.
Однако не продолжает, а прислушивается. Внезапно из кухни доносится оглушительная ругань, топот, суета.
– Сейчас ты у меня заговоришь! Ох заговоришь! – рявкает Фридрих.
Новый вопль. Еще более грязная ругань. Распахивается дверь, топот в передней, и Фридрих рычит в комнату:
– Ну что тут скажешь, господин комиссар?! Только я довел старую чертовку до кондиции, чтоб могла говорить, а она возьми да и сигани в окошко!
Комиссар в ярости угощает его кулаком по физиономии:
– Провались ты, болван окаянный, я тебе все кишки выпущу! Живо за мной!
И он выбегает из квартиры, мчится вниз по лестнице…
– Так во двор же! – оправдывается Фридрих, устремляясь следом. – Она во двор свалилась, не на улицу! Все будет шито-крыто, господин комиссар!
Ответа нет. Троица бежит вниз по лестнице, причем старается