Один в поле воин. Екатерина Каликинская
от прихода к приходу. Было это зимой, а пели пасхальное, и в голых ветвях, совсем как на раннюю Пасху, играло нежное солнышко. Бабушка потом говорила: пасхальное пели – к смерти готовились. И в самом деле, скоро батюшку Константина какое-то собрание приговорило казнить. Как Христа? А другие батюшки и дьяконы – кто помер, кто исчез незнамо куда… Иные нашли себе новое дело: сторожем на складах или рыбарём на Плещеевом. Монахини из Никольского и Феодоровского монастырей в няньки к людям пошли. А дети священников милостыню просят. Отец Василий из Космо-Демьян-ской церкви сам на базаре с шапкой стоит. Только подают теперь плохо: самим есть нечего. Хорошо, бабушка Акулина Егоровна с осени запаслась жёлудями и в ступке их мелет, подмешивает в суп и в хлеб.
Настоящего хлеба Даня давно уж не пробовал. Только просфоры, которые бабушка по воскресеньям из Троицкой слободы приносила. Они – все такие же. Белые, священным воздухом изнутри наполнены. Хотя стали гораздо меньше. Печёт теперь не Хиония Ниловна, а бывшая монахиня из Никольского. Просвирня померла вскоре после того, как к ней в дом с обыском приходили: забрали все серебряные ложки и оклады с икон посрывали. Бабушка говорит: непонятно, добро своё жалела или иконы? Но поминает рабу Божию Хионию исправно.
Даня так задумался, что не заметил – солнце алый край в озере омочило, с пустыря наползают сумерки. Ребята, наверное, обиделись, что он с ними не поплыл. Если через луга бегом мимо Никитского монастыря, можно успеть и помочь разгрузиться.
Мальчик поднялся и пошёл по бывшему двору церкви. Медный луч широко и покойно лежал на заросшей травой могильной плите. На камне стояло «игумен…», а имя неразборчиво. У покосившегося креста— маленькая иконка бумажная. А ещё – Даня не сразу разобрал в слепящем закатном сиянии – свеча там горела ровным сиреневым пламенем!
Даня остолбенел от страха, ноги подкосились. Он спрятался за куст бузины, но не сводил глаз с могилы. Ещё жутче стало, когда из-под старых лип приблизилась чёрная фигура в монашеском одеянии, стала класть поклоны.
«Вот она, расплата! – подумалось Дане. – Встают, встают из гробов своих покойники! Надо было мне с ребятами уйти…»
Тут и голос он услышал, поющий литию. Женский. Высокий, но не громкий, словно внутрь себя слова проговаривающий. Даня знал, что монахинь в Переславле разогнали всех после того, как Никольский монастырь взорвали: кого в ссылку, кого ещё дальше. Откуда же такой взяться, как не с того света? Похолодел мальчик. Но вдруг увидел, как монахиня ладонью отогнала кружащего над ней комара.
Призракам комары вряд ли докучают… Не успел Даня так подумать, как черница, сделав последний поклон, куда-то заторопилась. Затушила свечу, иконку на груди спрятала, на плиту положила несколько ромашек. И стала удаляться между грудами камней. Потом остановилась, наклонилась… Исчезла.
Даня вскочил и бросился туда, где она только что стояла. А там в щели большой плоский камень ворочается. Покачался – и встал на