Жизнь и о жизни. Откровения простой лягушки. Евгений Ткаченко
тяжелое время. Отец охотился и ловил рыбу, а муку и сухофрукты нам присылали с Украины. В дальнейшем, чтобы обезопасить себя, мы взяли огород в две сотки и в течение целых двадцати лет, пока не получили садоводство, сажали на нем картошку. Каждый год мы на зиму заготавливали 8—10 мешков картошки, квасили капусту и засаливали не менее ведра грибов. В нашем промышленном городке я не знаю ни одной семьи, которая бы индивидуально не решала вопросы продовольственной безопасности. В дальнейшем мотаясь по командировкам, я увидел, что так было по всей стране. Наголодавшись в 20-е, 30-е, 50-е годы и в войну население государства перестало доверять в этом важном вопросе власти. А еще – все очень хорошо знали реальное положение дел в сельском хозяйстве.
Так вот, отец в 1947 году не только стал начальником цеха, но и получил двухкомнатную микро квартирку в бараке. Жил я в нем до четырех лет и именно несколько событий случившихся там являются началом моей памяти об этой земной жизни. Первый запомнившийся момент связан с целлулоидной уточкой, которую я поставил на плитку, а она вспыхнула как порох, сильно напугав меня. К счастью я не пострадал. Второй эпизод с моим падением с кроватки, но этого я не запомнил. Не помню, как раскачался на ней, как кроватка перевернулась, и я разбил голову о железную печку. Зато хорошо помню, как отец носил меня на руках в больницу. Это повторялось несколько раз, и было мне очень приятно. Травма, должно быть, была серьезная, раз отец носил меня на руках на перевязки в больницу. Как упал, что делали со мной в больнице, не помню. Помню только, как ожидал отца с работы и это счастье длительного пребывания на его руках.
Когда мне исполнилось четыре года, мы переехали в двухкомнатную квартиру только что построенного элитного восьми квартирного дома. Я был очень этому рад, видно, поэтому запомнил первый момент пребывания в ней. Квартира казалась громадной, а звуки в ней отдавались эхом, как в зале. Было и горе. Пропали при переезде мои большие белые пуговицы, с которыми я играл. Отец, наверное, чтобы успокоить меня, уж не знаю, где достал, но однажды пришел с работы и начал на полу передо мной разворачивать большой куль. В нем оказался немецкий строительный конструктор из настоящих гладеньких, холодных и тяжелых каменных цветных деталей. Действительно про пуговицы я тут же забыл, а конструктор этот успокоил меня лет на семь.
С дошкольным временем связаны два эпизода моей жизни хорошо запомнившиеся. Бегаю во дворе с друзьями, вдруг мир начал наполняться тоскливыми душераздирающими звуками выло, гудело, все; электростанция, завод, паровозы, автомобили. Мы замерли, дыхание от страха перехватило, а это тоскливое гудение все не кончается. Взрослые стоят как вкопанные, мужчины сняли шапки. Шагах в пяти от меня застыл седой дядька, на щеках слезы, он бормочет: «Как теперь будем жить? Как теперь будем жить?». Наконец гудение закончилось и нам объяснили, что в стране большое горе, умер Сталин.