Солнце, тень, пыль. Борис Крижопольский
ики – это рутина. Призыв резервистов означает войну. Слово «война», как грозный Тетраграмматон – не произносится вслух. «Приказ номер восемь» просто эвфемизм, заместительное название той безликой и неумолимой силы, которая, как вихрь, подхватывает нас, вырывает из привычных условий жизни и бросает в неизвестность.
Я, уже в форме, но еще без оружия, усаживаюсь на заднее сиденье автобуса. Позади – спешка сборов, впереди – неизвестность. А пока я в дороге, у меня есть еще пару часов относительной свободы, и я стараюсь разобраться в своих ощущениях. Дорога, вообще, располагает к размышлениям.
Идет дождь. В такую погоду сидеть бы дома с хорошей книгой и стаканом чая, и, глядя в окно, радоваться теплу и уюту. Дробный стук по крыше и стенкам автобуса то учащается, превращаясь в сплошной гул, то замедляется, распадаясь на отдельные удары. И тогда, сквозь залитое струями стекло, становится видно море. Море, сопровождающее все мои уходы и возвращения. Сейчас оно сумрачное, недоброго свинцового цвета. Волны дыбятся и тяжело обрушиваются на берег. Тяжелое небо низко нависает над холодной колышущейся массой.
Значит – война. «Война это царство неизвестности» – этот афоризм Клаузевица любили повторять на курсе командиров. Вот мне казалось, что я хозяин сам себе и своей жизни, а всего лишь один телефонный звонок перебросил меня в это самое царство неизвестности.
Я ухожу на войну… Пришел мой черед приобщиться этого, древнего, как мир, опыта. С каким чувством расстаются с близкими, с теми, кто всего дороже, с детьми, уходя на войну? Зная, что возможно расстаются навсегда. Теперь мне предстоит узнать это. Но разве человек может что-нибудь знать? Разве расставаясь в обычных условиях можно быть уверенным, что это не навсегда? Война только заостряет, обнажает то, что скрыто. Наверное, именно так – только так можно ощутить связь времен, ту невидимую, неосязаемую цепь, которая тянется к нам из глуби времен, соединяя нас с бесчисленными поколениями людей живших, чувствовавших, страдавших до нас. Только так – испытывая те же чувства, в тех же, вечно повторяющихся обстоятельствах, когда искусственные интересы, движущие нами в повседневной жизни, отпадают как короста, и нам предстоит жизнь в своей обнаженности: роды и война, жизнь и смерть.
Клаузевиц
– В чем главная цель войны?
Вопрос вылетел и повис в неподвижном, сонном воздухе класса.
Вот так нужно начинать: резко, хлёстко, с ходу завладев вниманием. Не описательной фразой, предполагающей пассивное слушание, а вопросом, требующем ответа. Керен, руководитель курсов пехотных специальностей, хорошо знала свою работу. Знала, как расшевелить сонное стадо, эту апатичную гору молодого здорового мяса, доведенного физическими нагрузками и постоянным недосыпанием до того состояния, когда сонный рефлекс срабатывает сразу, как только прекращаются внешние раздражители.
Она обвела глазами класс – пёструю солянку из представителей разных пехотных частей, от задерганных салаг до опытных солдат. Среди общей массы выделялись десантники, ждущие отправки в Южный Ливан – этих нужно держать на коротком поводке, иначе сядут на голову. У Керен был огромный опыт, и она уверенно вела урок.
– Итак, в чем цель войны?
– Победить, – это высокий десантник с лошадиным лицом, сидевший развалясь, положив перед собой огромные красные руки, в которых иголкой выглядела авторучка, соизволил просветить присутствующих. – Хорошо! Еще.
– Защитить? – желтошеий, круглоголовый цыпленок, опасливо, после авторитета.
– Еще!
Похоже, идей больше нет. И на том спасибо. Пора начинать.
– Убивать! – резкий, поставленный голос спугнул дремотную лень жаркого дня. Керен ободряюще улыбнулась, – Да, не надо бояться этого слова. На войне убивают. Цель войны – уничтожать живую силу противника, – говоря, она обводила глазами аудиторию, стараясь захватывать всех в поле зрения, обращаться ко всем.
Невысокий, плотно сбитый десантник, молча сидевший в углу, привлек ее внимание. Он не был похож на своих друзей, снисходительно учивших жизни курсантов, держал себя очень серьезно и по большей части молчал. Сейчас он очень внимательно смотрел на нее и Керен сбилась, пораженная выражением его лица, но тут же поправилась:
– Война это царство неизвестности, – так сказал немецкий теоретик Клаузевиц…
«Клаузевиц, значит. Царство неизвестности. Теоретики хреновы. Одни изучают, другие преподают, а третьи живут в этом «царстве неизвестности», и в один прекрасный день их размазывает по холодному бетону, как Дрора. И ты соскребаешь со стенки эту липкую тошнотворную массу, которая так недавно была твоим другом, и стараешься не дышать, чтобы не слышать этот запах, но уже знаешь, что запомнишь его на всю жизнью. И каждый раз, как дымок от мангала донесет запах жарящегося мяса…»
Яир с трудом дождался перерыва. Курсанты, чей день был расписан по минутам, побежали строиться, а он, наслаждаясь свободой, сел на скамейку, позади столовой, и закурил.
«Убивать»… С такой легкостью говорить об этом может только тот, кому не грозит самому быть убитым. На протяжении всего